2210
3
Сегодня он работает шеф-поваром в одном из столичных заведений. «Шеф Бларнейский» — так он представился, когда мы договаривались об интервью. А 20 лет назад он был сержантом Бларнейским, одним из тех, кому выпала служба в Чечне. 10 марта 1995 года во время операции в Бамуте перед ним встал выбор: подчиниться приказу или «действовать по обстоятельствам». Данил Бларнейский рассказал нам, в каких именно обстоятельствах они с товарищами решили спасти детей.
Обстановка — война
Меня призвали в армию летом 1994-го. После учебки отправили в Чечню. Я был одним из тех, кто входил в Грозный. Обстановка там? — война. Война. Она не похожая оказалась на то, что показывают по телевизору. Совсем не похожая. Ни один фильм еще ничего подобного не показал. То, что было там — страшно. Но ты идешь и делаешь, что от тебя требуется, потому что ты должен. Чувство долга — очень емкое понятие. Обывателю до конца не понять, что это такое. Это понимание того, что если я не буду делать так, как я должен, погибнет мой друг. Погибнет еще один друг, погибнут еще пять моих друзей. В армии работает принцип спартанской фаланги — один закрывает другого. И если что-то с этим одним, а другой надеется, что он закрыт, то рухнет все — весь строй. Ни в коем случае ты не можешь быть слабым, закатить истерику, потому что в результате ты, возможно, останешься в живых. Возможно. Но тот, чью спину ты должен был закрывать, он погибнет. А ты будешь жить всю свою жизнь с тем, что ты сделал. Неизвестно, что хуже: жить дальше с этим или просто нормально сдохнуть.
Чеченская Троя
Бамут — горная деревенька. Там масштабные подземные коммуникации, сложный ландшафт для ведения боя, военных действий наступательного характера. Осаду там можно держать реально долго — это Троя. Туда такую кучу нагнали этой «публики». У них и техника, и живая сила была. Они в Бамуте очень комфортно разместились. Нам нужно уже было его брать, этот нарыв давно назревал.
В Бамут отправили лучших. А наш разведвзвод был еще и первым, кто туда пришел. Наша задача — закрепиться в определенной точке — дальше нее никуда не двигаться, контролировать определенный сектор, передавать данные. У нас и вооружение было соответствующее: много пулеметов, много тяжелого, скажем так, переносного вооружения, — а это не несет под собой задачи больших передвижений.
Мы пришли, мы закрепились. Нам дали закрепиться — заметили нас. Мы знали, что нас заметили. Но никаких проблем не было, все было в порядке до поры до времени.
Меня призвали в армию летом 1994-го. После учебки отправили в Чечню. Я был одним из тех, кто входил в Грозный. Обстановка там? — война. Война. Она не похожая оказалась на то, что показывают по телевизору. Совсем не похожая. Ни один фильм еще ничего подобного не показал. То, что было там — страшно. Но ты идешь и делаешь, что от тебя требуется, потому что ты должен. Чувство долга — очень емкое понятие. Обывателю до конца не понять, что это такое. Это понимание того, что если я не буду делать так, как я должен, погибнет мой друг. Погибнет еще один друг, погибнут еще пять моих друзей. В армии работает принцип спартанской фаланги — один закрывает другого. И если что-то с этим одним, а другой надеется, что он закрыт, то рухнет все — весь строй. Ни в коем случае ты не можешь быть слабым, закатить истерику, потому что в результате ты, возможно, останешься в живых. Возможно. Но тот, чью спину ты должен был закрывать, он погибнет. А ты будешь жить всю свою жизнь с тем, что ты сделал. Неизвестно, что хуже: жить дальше с этим или просто нормально сдохнуть.
Чеченская Троя
Бамут — горная деревенька. Там масштабные подземные коммуникации, сложный ландшафт для ведения боя, военных действий наступательного характера. Осаду там можно держать реально долго — это Троя. Туда такую кучу нагнали этой «публики». У них и техника, и живая сила была. Они в Бамуте очень комфортно разместились. Нам нужно уже было его брать, этот нарыв давно назревал.
В Бамут отправили лучших. А наш разведвзвод был еще и первым, кто туда пришел. Наша задача — закрепиться в определенной точке — дальше нее никуда не двигаться, контролировать определенный сектор, передавать данные. У нас и вооружение было соответствующее: много пулеметов, много тяжелого, скажем так, переносного вооружения, — а это не несет под собой задачи больших передвижений.
Мы пришли, мы закрепились. Нам дали закрепиться — заметили нас. Мы знали, что нас заметили. Но никаких проблем не было, все было в порядке до поры до времени.
Заложники
Спустя какое-то время, в секторе, который мы должны были контролировать, начали стрелять. Хаотичные такие, редкие выстрелы в нашу сторону. Мы сначала даже не обращали на это внимания: в тех условиях это нормально. И вот какая-то возня началась в постройке, которая от нас находилась метрах в 50 — хозяйственная явно постройка, вроде амбара — внутри стало происходить что-то недоброе. Там была двойная дверь — одна дверь вылетела, повисла на петле, и мы увидели, что внутри люди. Взрослые и дети. Ни я, ни мы ничего сначала не поняли, кто это и что происходит. Они кричали, а потом стали выскакивать из амбара. По ним начали стрелять. Мужчина — я до сих пор его хорошо помню — ему пол головы разнесло.
Мы докладываем командованию, что идет перестрелка, в сарае явно заложники. Запрашиваем разрешение, чтобы вмешаться. У нас хорошее вооружение, у нас много его, сзади наши, и нас 30 человек — мы обкатанные ребята уже были на тот момент. Категорически приказали оставаться на месте.
Женщина показалась из амбара, она старалась детей назад туда завести, но она уже не контролировала ситуацию — дети обезумели просто от страха. Крик оглушительный стоял детский. Я еще раз запросил разрешение вмешаться — и снова отказ. Я отключился и приказал открыть огонь. Ну, мы и открыли. В ответ начали лупить так, что просто… Дети стали выбегать — та женщина не смогла их удержать. Ей еще мужчина помогал. Они до последнего пытались не дать детям выбежать. Оба погибли.
Сарай загорелся, прямо так ухнуло — из дверей щепки какие-то полетели. Я спросил у ребят, что делаем. Дал условный знак, что я пошел — все они показали то же самое.
Между двух огней
Я выстрелил в рацию, чтобы нас уже не трогали. Каждый знал, что ему делать. Я первым пошел, потому что командовал, кто-то за мной следом, кто-то прикрывает: у нас четыре пулемета было. Добежал до сарая, кто из детей был ближе — взял и сразу побежал обратно. В каску попали — слетела, в спину справа попали, но я в бронежилете был. Эти «барбосы» потом приутихли — ребята мои тоже же не сидели. Потом опять стрельба.
Смотрю, Сашка — друг мой, мы с ним в Грозном были — упал недалеко. Не сразу, чуть время прошло, несколько минут. Ему обе ноги прострелили. Он с пулеметом был. Кричит нам — «Порядок!». Так он и разлегся там с пулеметом. А мы туда-сюда бегали, детей таскали в то место, где мы закрепились. Кого-то из них ушибли — быстро все надо было делать, укладывать, как в колыбели, времени не было.
Сашка стрелял, потом даже патронов ему подтащили. Так, потихонечку, детей и вытаскивали.
Осталась девочка последняя, она старше всех была. Кроме меня некому уже было за ней бежать… Я с ней возвращался, и меня пуля достала. Я и не понял сначала, чувствую, слабеть начал. Думаю, все — конец. Сейчас бы девчонку просто дотащить, и все… Доволок ее.
Сашка еще стрелял. Я за ним вернулся. Не добежал бы, если б не он. Думал потащить его за ногу. Он кричит, да и у меня уже нет сил. Я и за шею пробовал его тащить, и за ногу — не могу. Я его немного отодвинул, и за пулемет, эти-то «барбосы» не успокаиваются. Так, чуть-чуть кто-то из моих еще постреливал. Но с той стороны лупили так…
Я на Сашку отвлекусь, чтобы рану там, может, как-то пережать-перетянуть. Какой там! Лужа крови. Самому плохо. Тошнит-тошнит. Стреляют, слышу, а потом ничего не слышу.
Сержант добежал
Потом, помню, как в машине ехал. Госпиталь. Сашка живой еще был. В себя приходил. Спрашивал — как мне потом сказали — «сержант добежал?». Ему сказали — добежал. Он отключился и больше уже в сознание не приходил. Как будто он только для этого очнулся — узнать, жив ли я.
Меня подлечили, а потом комиссовали. Звание дали очередное — старший сержант — и орден «Мужества». Нам всем его дали.
Моя «самодеятельность» в тот момент могла обернуться хреновым чем-то для кого-то другого. Мы же не одни воюем, мы же не партизаны. Это слаженная совместная работа.
Но ту задачу, которую на наш взвод возлагало командование, мы выполнили. Мы там были с определенной целью, и это получилось. В планах командования проблемы не возникло — это, можно сказать, спасло меня от серьезных последствий. Мы никого не подставили — все получилось в этом смысле хорошо, единственное, что не входило в расчет командования, это такие большие потери. Но мы никого не подвели.
В тот день мы вытащили 18 детей. Всех. А нас трое осталось. Мы поддерживали отношения, но один в психиатрической клинике умер в 2001-м, другой — повесился несколько лет назад.
Спустя какое-то время, в секторе, который мы должны были контролировать, начали стрелять. Хаотичные такие, редкие выстрелы в нашу сторону. Мы сначала даже не обращали на это внимания: в тех условиях это нормально. И вот какая-то возня началась в постройке, которая от нас находилась метрах в 50 — хозяйственная явно постройка, вроде амбара — внутри стало происходить что-то недоброе. Там была двойная дверь — одна дверь вылетела, повисла на петле, и мы увидели, что внутри люди. Взрослые и дети. Ни я, ни мы ничего сначала не поняли, кто это и что происходит. Они кричали, а потом стали выскакивать из амбара. По ним начали стрелять. Мужчина — я до сих пор его хорошо помню — ему пол головы разнесло.
Мы докладываем командованию, что идет перестрелка, в сарае явно заложники. Запрашиваем разрешение, чтобы вмешаться. У нас хорошее вооружение, у нас много его, сзади наши, и нас 30 человек — мы обкатанные ребята уже были на тот момент. Категорически приказали оставаться на месте.
Женщина показалась из амбара, она старалась детей назад туда завести, но она уже не контролировала ситуацию — дети обезумели просто от страха. Крик оглушительный стоял детский. Я еще раз запросил разрешение вмешаться — и снова отказ. Я отключился и приказал открыть огонь. Ну, мы и открыли. В ответ начали лупить так, что просто… Дети стали выбегать — та женщина не смогла их удержать. Ей еще мужчина помогал. Они до последнего пытались не дать детям выбежать. Оба погибли.
Сарай загорелся, прямо так ухнуло — из дверей щепки какие-то полетели. Я спросил у ребят, что делаем. Дал условный знак, что я пошел — все они показали то же самое.
Между двух огней
Я выстрелил в рацию, чтобы нас уже не трогали. Каждый знал, что ему делать. Я первым пошел, потому что командовал, кто-то за мной следом, кто-то прикрывает: у нас четыре пулемета было. Добежал до сарая, кто из детей был ближе — взял и сразу побежал обратно. В каску попали — слетела, в спину справа попали, но я в бронежилете был. Эти «барбосы» потом приутихли — ребята мои тоже же не сидели. Потом опять стрельба.
Смотрю, Сашка — друг мой, мы с ним в Грозном были — упал недалеко. Не сразу, чуть время прошло, несколько минут. Ему обе ноги прострелили. Он с пулеметом был. Кричит нам — «Порядок!». Так он и разлегся там с пулеметом. А мы туда-сюда бегали, детей таскали в то место, где мы закрепились. Кого-то из них ушибли — быстро все надо было делать, укладывать, как в колыбели, времени не было.
Сашка стрелял, потом даже патронов ему подтащили. Так, потихонечку, детей и вытаскивали.
Осталась девочка последняя, она старше всех была. Кроме меня некому уже было за ней бежать… Я с ней возвращался, и меня пуля достала. Я и не понял сначала, чувствую, слабеть начал. Думаю, все — конец. Сейчас бы девчонку просто дотащить, и все… Доволок ее.
Сашка еще стрелял. Я за ним вернулся. Не добежал бы, если б не он. Думал потащить его за ногу. Он кричит, да и у меня уже нет сил. Я и за шею пробовал его тащить, и за ногу — не могу. Я его немного отодвинул, и за пулемет, эти-то «барбосы» не успокаиваются. Так, чуть-чуть кто-то из моих еще постреливал. Но с той стороны лупили так…
Я на Сашку отвлекусь, чтобы рану там, может, как-то пережать-перетянуть. Какой там! Лужа крови. Самому плохо. Тошнит-тошнит. Стреляют, слышу, а потом ничего не слышу.
Сержант добежал
Потом, помню, как в машине ехал. Госпиталь. Сашка живой еще был. В себя приходил. Спрашивал — как мне потом сказали — «сержант добежал?». Ему сказали — добежал. Он отключился и больше уже в сознание не приходил. Как будто он только для этого очнулся — узнать, жив ли я.
Меня подлечили, а потом комиссовали. Звание дали очередное — старший сержант — и орден «Мужества». Нам всем его дали.
Моя «самодеятельность» в тот момент могла обернуться хреновым чем-то для кого-то другого. Мы же не одни воюем, мы же не партизаны. Это слаженная совместная работа.
Но ту задачу, которую на наш взвод возлагало командование, мы выполнили. Мы там были с определенной целью, и это получилось. В планах командования проблемы не возникло — это, можно сказать, спасло меня от серьезных последствий. Мы никого не подставили — все получилось в этом смысле хорошо, единственное, что не входило в расчет командования, это такие большие потери. Но мы никого не подвели.
В тот день мы вытащили 18 детей. Всех. А нас трое осталось. Мы поддерживали отношения, но один в психиатрической клинике умер в 2001-м, другой — повесился несколько лет назад.
Обмен ударами
Меня «затаскали» в соцсетях с вопросами, как я мог на такой неравный «обмен» согласиться. Обмен ударами: 27 здоровых мужиков — лучших, это же разведка — положить их за 18 детей, «половина которых вдобавок чеченцы». Это проблемы, которые мы, взрослые, не можем между собой решить на почве религиозных, национальных или каких-то там еще вопросов. Какая мне разница, кто из них кто? Хоть эфиопы, хоть чеченцы, хоть русские. Пусть растут и выбирают свой путь. Может, кто-то из них станет гениальным конструктором, кто-то, может, станет преступником — это уже не мое собачье дело. Мое дело — сделать то, что я сделал.
А приказ я не отдавал. Я пошел сам, и спросил мнение других — хотят ли они со мной. Они захотели. Когда нет приказа, работает свободная воля и внутреннее «Я» человека. Они все пошли, потому что это люди с большой буквы были.
Что было дальше с детьми я не знаю. И не хочу знать, если честно. Я хочу просто, чтобы они были счастливы, и я уверен, что они счастливы. Они стали косвенными виновниками того, что нам пришлось сделать, и того, что получилось в итоге. Но если сегодня мне придется сделать то же самое, я не задумываясь пойду и сделаю. Потому что повар — это не основная моя профессия.
Меня «затаскали» в соцсетях с вопросами, как я мог на такой неравный «обмен» согласиться. Обмен ударами: 27 здоровых мужиков — лучших, это же разведка — положить их за 18 детей, «половина которых вдобавок чеченцы». Это проблемы, которые мы, взрослые, не можем между собой решить на почве религиозных, национальных или каких-то там еще вопросов. Какая мне разница, кто из них кто? Хоть эфиопы, хоть чеченцы, хоть русские. Пусть растут и выбирают свой путь. Может, кто-то из них станет гениальным конструктором, кто-то, может, станет преступником — это уже не мое собачье дело. Мое дело — сделать то, что я сделал.
А приказ я не отдавал. Я пошел сам, и спросил мнение других — хотят ли они со мной. Они захотели. Когда нет приказа, работает свободная воля и внутреннее «Я» человека. Они все пошли, потому что это люди с большой буквы были.
Что было дальше с детьми я не знаю. И не хочу знать, если честно. Я хочу просто, чтобы они были счастливы, и я уверен, что они счастливы. Они стали косвенными виновниками того, что нам пришлось сделать, и того, что получилось в итоге. Но если сегодня мне придется сделать то же самое, я не задумываясь пойду и сделаю. Потому что повар — это не основная моя профессия.
Источник:
Ссылки по теме:
- Выдающийся подвиг экипажа танка Т-28
- Подкоп под вражеский дот
- История боевого пса по кличке Стабби
- Афганистан 1988. Настоящая история подвига бойцов 9-й роты
- Лидия Литвяк - юная королева истребителей
Новости партнёров
реклама
