1534
3
«Когда я в детстве учился актерскому мастерству, нашими единственными текстами были Шекспир и Чехов. В десятом классе я сделал огромный проект про Льва Троцкого — для школьного курса по революционной истории. «Вишневый сад» был первым спектаклем, в котором я играл в университете, но это просто забавное стечение обстоятельств: до того как я приехал в Россию, я знал о ней не больше, чем может знать американец без специального образования.
Я приехал в Москву по программе во МХАТе для американских студентов. Для меня это была последняя попытка актерского мастерства, я почему-то хотел быть актером, хотя сейчас работаю художником. Всю жизнь мне рассказывали про методику Станиславского, говорили, что она жива и здорова в Камергерском переулке, — и я решил попробовать. Здесь студентам из Америки устраивают особенный опыт, находят гостеприимных людей, селят у русских актеров. Это политический ход: все едут домой, показывают селфи, рассказывают про тусовки и говорят, что в России у них все было хорошо. Недавно университет Fordham перестал посылать студентов в Москву на такую программу: они решили больше не поддерживать ваше государство, а это была именно поддержка государства — в Москве все проекты в художественной сфере исходят от правительства.
На третий день в Москве мы с другом стояли на улице перед МХАТом и ждали начала первого спектакля, который должны были увидеть здесь, — это была «Зойкина квартира». Нас убедительно попросили одеться красиво, потому что в России, как нам сказали, все ходят по театрам в очень формальной одежде. К нам подошла девушка с фотоаппаратом. Оказалось, что она была из журнала GQ и хотела меня снять для стритстайла.
Мы обменялись номерами, спустя некоторое время стали встречаться, и ради нее я и приехал во второй раз – придумал для себя программу независимых исследований и получил грант от своего университета. Как раз тогда я познакомился с одним режиссером в Москве, в работу которого просто влюбился. Я спросил, есть ли возможность поработать у него, после того как я закончу свой университет, а он ответил мне: «Андрюш, это не имеет никакого смысла, если ты не говоришь по-русски». Я бросился учить русский язык на последнем курсе, получил еще один грант, и вот я снова здесь.
На третий день в Москве мы с другом стояли на улице перед МХАТом и ждали начала первого спектакля, который должны были увидеть здесь, — это была «Зойкина квартира». Нас убедительно попросили одеться красиво, потому что в России, как нам сказали, все ходят по театрам в очень формальной одежде. К нам подошла девушка с фотоаппаратом. Оказалось, что она была из журнала GQ и хотела меня снять для стритстайла.
Мы обменялись номерами, спустя некоторое время стали встречаться, и ради нее я и приехал во второй раз – придумал для себя программу независимых исследований и получил грант от своего университета. Как раз тогда я познакомился с одним режиссером в Москве, в работу которого просто влюбился. Я спросил, есть ли возможность поработать у него, после того как я закончу свой университет, а он ответил мне: «Андрюш, это не имеет никакого смысла, если ты не говоришь по-русски». Я бросился учить русский язык на последнем курсе, получил еще один грант, и вот я снова здесь.
Когда меня спрашивают, чем отличается американский театр от русского, я говорю, что у нас есть целый жанр и индустрия новой драматургии и писателей, в Москве мне хотелось бы видеть больше новой драматургии. С другой стороны, в Америке нет такого великого классического театра, который позволял бы ставить только Шекспира или О'Нила. Кроме того, в России очень сильна идея репертуарного театра. У нас эта идея просто отсутствует. Если театр играет «Призрак оперы», то он играет его 19 лет по 8 представлений в неделю. Конечно, у вас тоже есть театры, которые играют один и тот же спектакль каждую неделю с конца советской власти, но у нас одни и те же спектакли идут каждый день. Кроме того, в Нью-Йорке на сцене царят деловые отношения — даже если ты любишь театр, а театр любит тебя. Наши режиссеры приходят смотреть репетиции и в семь вечера говорят: «До свидания, до завтра, рабочий день закончился». В Москве все верят в «свой театр»: это семейные отношения, люди здесь действительно живут, проводят большую часть времени. Здесь обязательно нужно поздороваться с каждым человеком.
Еще разница: в Москве хватает дешевых событий, но не хватает информации о них — обновлений, энтузиазма в новостях. В Нью-Йорке, например, существует специальная рассылка, которая называется Nonsence NYC. Каждую неделю организаторы присылают огромный список мероприятий, больше сотни событий, вход на которые стоит меньше двадцати долларов. А в Москве нужно пристально следить за фейсбуком: тут как будто бы предполагается, что люди ходят только туда, о чем пишет «Афиша».
В русских меня удивляет уклончивость: когда я выражаю решительное мнение, мои друзья и товарищи всегда отвечают что-то вроде «бывает так, а бывает еще иначе». Я вот периодически спрашиваю у друзей, куда вы поедете в отпуск, и часто слышу, что «мы поедем в Крым». Мне говорят, что там, вообще-то, классно, «не обращай внимания», есть «какая-то» подруга, «какая-то» бабушка, у которой арендуют «какую-то» комнату — все «какое-то». В словах про Крым от русских я слышу неловкость, которую компенсирует воодушевление. С другой стороны, вы редко стесняетесь в театре: если спектакль или концерт не нравится, зрители уходят сразу, и в этом плане русские легко и ловко выражают свои оценки.
Или вот еще случай: в тот день, когда наш Верховный суд принял решение об однополых браках, я пошел в бар «Редакция» в носках с радугой — на самом деле это была единственная чистая пара. Мы шутили с другом по этому поводу, и вокруг нас собралась целая толпа. Никто меня не ругал, но все спрашивали, зачем нужны однополые браки. Я старался объяснить, потом появился какой-то юрист и мне помог, получился странный разговор. Хотя помню, как подслушал одного американца на свидании с русской девушкой, он рассказывал о том, как его раздражают эти геи, — интересно, что никаких гомофобных высказываний я пока не слышал ни от одного русского.
Еще разница: в Москве хватает дешевых событий, но не хватает информации о них — обновлений, энтузиазма в новостях. В Нью-Йорке, например, существует специальная рассылка, которая называется Nonsence NYC. Каждую неделю организаторы присылают огромный список мероприятий, больше сотни событий, вход на которые стоит меньше двадцати долларов. А в Москве нужно пристально следить за фейсбуком: тут как будто бы предполагается, что люди ходят только туда, о чем пишет «Афиша».
В русских меня удивляет уклончивость: когда я выражаю решительное мнение, мои друзья и товарищи всегда отвечают что-то вроде «бывает так, а бывает еще иначе». Я вот периодически спрашиваю у друзей, куда вы поедете в отпуск, и часто слышу, что «мы поедем в Крым». Мне говорят, что там, вообще-то, классно, «не обращай внимания», есть «какая-то» подруга, «какая-то» бабушка, у которой арендуют «какую-то» комнату — все «какое-то». В словах про Крым от русских я слышу неловкость, которую компенсирует воодушевление. С другой стороны, вы редко стесняетесь в театре: если спектакль или концерт не нравится, зрители уходят сразу, и в этом плане русские легко и ловко выражают свои оценки.
Или вот еще случай: в тот день, когда наш Верховный суд принял решение об однополых браках, я пошел в бар «Редакция» в носках с радугой — на самом деле это была единственная чистая пара. Мы шутили с другом по этому поводу, и вокруг нас собралась целая толпа. Никто меня не ругал, но все спрашивали, зачем нужны однополые браки. Я старался объяснить, потом появился какой-то юрист и мне помог, получился странный разговор. Хотя помню, как подслушал одного американца на свидании с русской девушкой, он рассказывал о том, как его раздражают эти геи, — интересно, что никаких гомофобных высказываний я пока не слышал ни от одного русского.
У меня тихие соседи по общежитию и классные по подъезду. Я дружу с одним актером, стираю у него белье, приношу чай, печенье, которое сам пек, — люблю готовить. Я живу на Сретенке, и меня часто узнают местные продавцы, мы даже общаемся на ты. Как-то я забыл у них свою бутылочку воды — они хранили ее три дня и даже помыли. Сказали: «Возьми, пожалуйста! Мы так хотели, чтобы ты пришел еще раз». На самом деле в этом районе мало событий происходит и почти некуда ходить. Я хочу простых вещей: сидеть и пить хороший кофе, есть здоровую дешевую еду и покупать дешевые натуральные продукты. В итоге я хожу в три-четыре места все время: это «Седьмой континент» на Лубянке, моя работа, парочка ресторанов и баров. А вот по чему я буду скучать, вернувшись в США, так по возможности добраться на метро за 15 минут в любую точку — в этом смысле Москва испортила меня на всю жизнь.
Однажды у меня была настоящая поездка на электричке — это было в субботу, мы хотели погулять по лесу и искупаться на водохранилище. Рядом со мной сидел чувак с двумя огромными литровыми банками «Жигули» и пакетом чипсов. Он пил и засыпал. Наша команда состояла из одного русского, одной армянки и меня. В какой-то момент человек с пивом спросил у армянки: «Вы что, иностранцы?» Она ответила, что нет, но он прицепился ко мне и спросил: «А вы откуда?» Я ответил, что из одной страны, которая между Канадой и Мексикой. Он замолчал и заснул, а следующая остановка была наша.
Однажды у меня была настоящая поездка на электричке — это было в субботу, мы хотели погулять по лесу и искупаться на водохранилище. Рядом со мной сидел чувак с двумя огромными литровыми банками «Жигули» и пакетом чипсов. Он пил и засыпал. Наша команда состояла из одного русского, одной армянки и меня. В какой-то момент человек с пивом спросил у армянки: «Вы что, иностранцы?» Она ответила, что нет, но он прицепился ко мне и спросил: «А вы откуда?» Я ответил, что из одной страны, которая между Канадой и Мексикой. Он замолчал и заснул, а следующая остановка была наша.
Источник:
реклама
красиво жить не запретишь...