6261
4
Здоровый, полноценный человек не может не любить детей. Нельзя не любить рассвета, утреннего пения птиц, солнца, заглянувшего к вам в окно, когда знаешь, что за восходом последует новый день жизни. Только человек черной души, и глухого сердца, выродок, злобно норовящий приостановить течение жизни, — только такой человек может ненавидеть детей. Страдания ребенка тронут самое суровое, самое черствое сердце.
Пойти на хладнокровное убийство детей решится лишь отъявленный негодяй, у которого осталась только низменная потребность жрать, насиловать, убивать.
Мрачное и проклятое имя древнего царя Ирода, убийцы младенцев, стало в народном языке бранным словом.
И так же ненавистно сейчас грязное имя Гитлера. Он наслал на нашу землю целую орду выпестованных им иродов, тщательно обученных убийству не только взрослых, но и детей.
Мрачное и проклятое имя древнего царя Ирода, убийцы младенцев, стало в народном языке бранным словом.
И так же ненавистно сейчас грязное имя Гитлера. Он наслал на нашу землю целую орду выпестованных им иродов, тщательно обученных убийству не только взрослых, но и детей.
Витя Черевичный играл с голубями. Подошли немцы и хотели отнять. Мальчику жалко было расставаться с птицами. Его расстреляли. И вот он лежит у стены и рядом — убитый голубь с вывихнутым крылом. Отец Вити, рабочий завода «Аксай», склонился над ним. Это снято в городе Ростове-на-Дону, на углу 22-й улицы и Второй Майской.
В Керчи немецкие власти приказали родителям отправить детей в школы. Ранним утром 245 ребятишек, подчиняясь приказу, взяли тетрадки, книжки и пошли в свои классы. Домой они не вернулись. Когда немцев выгнали из Керчи, в восьми километрах от города в глубоком рву нашли трупики 245 убитых немцами детей. Фотокорреспондент, стиснув от горя зубы, снял этих детей в керченском рву... Заведены в смертном томлении детские глаза, полуоткрыты губы, на которых замер последний крик удивления и муки.
Страшные материалы обвинения дала детская больница имени Русакова в Москве. О ней уже писали в «Известиях». Здесь лежат дети из районов, которые временно были в лапах у немцев. Дети израненные, обмороженные, изувеченные. Мучительно трудно смотреть на пятилетнюю Валю Башлыкову из деревни Черное Краснополянского района. Эта девочка останется в памяти, как вопиющий символ детского страдания. Немцы выгнали ее на мороз, на снег. Марлей забинтованы теперь культяпки отмороженных ступней. Исхудалое тельце и на проступивших ребрышках кожа, как материя на спицах поломанного зонтика. А в огромных светло-серых глазах ужас, боль, страдание.
Ване Громову, которого называли за пристрастие к слесарному делу «Ваня — золотые руки», немцы в деревне Новинки пиловой ножовкой отпилили правую кисть. Лида Рябцова, 13-летняя девочка из деревни Угорово, любила рисовать дома, цветы, птиц. Сегодня карандаш ее вычерчивает иное... Вот четыре ее рисунка «Это было в нашей деревне»:
У Пети в избе варили обед. Голодный мальчик съел кусок мяса и одну картофелинку. За это его немцы сожгли.
Зина Петушкова шла по улице, увидела открытый ящик с конфетами. Она не знала, какие немцы, съела конфетку. Ее пришибли насмерть прикладом. Брат Зины за это поджег избу, где жили немцы. Наутро фашисты повесили всю Зинину семью. Их было шесть человек...
Дети с исковерканными лицами, в роде 12-летней Симы Малкиной, от которой в больнице прячут зеркала. Дети с простреленными ногами, раздробленными челюстями. Они прятались в избах, — фашистские солдаты хладнокровно швыряли в детей гранаты. И десятилетняя Зоя Феоктистова, глядя на свои беспалые руки, — пальцы пришлось ампутировать, тихо спросила нашу сотрудницу: «А у человека пальцы никогда снова не вырастают?» И, опустив голову, прошептала с глухой, не ребячьей яростью: «Самих бы их растерзать по пальчикам...»
Неизбывно горе матерей... Протянув вперед руки, вглядываясь в пространство не видящими от слез глазами, бредет по степи за Керчью Анастасия Никодимовна Клочкова. Ветер шевелит ее седые волосы. На огромной, пустой и холодной равнине распростерлись трупы людей, убитых немцами. Среди них мать ищет своего сына.
Ване Громову, которого называли за пристрастие к слесарному делу «Ваня — золотые руки», немцы в деревне Новинки пиловой ножовкой отпилили правую кисть. Лида Рябцова, 13-летняя девочка из деревни Угорово, любила рисовать дома, цветы, птиц. Сегодня карандаш ее вычерчивает иное... Вот четыре ее рисунка «Это было в нашей деревне»:
У Пети в избе варили обед. Голодный мальчик съел кусок мяса и одну картофелинку. За это его немцы сожгли.
Зина Петушкова шла по улице, увидела открытый ящик с конфетами. Она не знала, какие немцы, съела конфетку. Ее пришибли насмерть прикладом. Брат Зины за это поджег избу, где жили немцы. Наутро фашисты повесили всю Зинину семью. Их было шесть человек...
Дети с исковерканными лицами, в роде 12-летней Симы Малкиной, от которой в больнице прячут зеркала. Дети с простреленными ногами, раздробленными челюстями. Они прятались в избах, — фашистские солдаты хладнокровно швыряли в детей гранаты. И десятилетняя Зоя Феоктистова, глядя на свои беспалые руки, — пальцы пришлось ампутировать, тихо спросила нашу сотрудницу: «А у человека пальцы никогда снова не вырастают?» И, опустив голову, прошептала с глухой, не ребячьей яростью: «Самих бы их растерзать по пальчикам...»
Неизбывно горе матерей... Протянув вперед руки, вглядываясь в пространство не видящими от слез глазами, бредет по степи за Керчью Анастасия Никодимовна Клочкова. Ветер шевелит ее седые волосы. На огромной, пустой и холодной равнине распростерлись трупы людей, убитых немцами. Среди них мать ищет своего сына.
Посмотри на этот снимок! Взгляни один раз. Запомнишь его на всю жизнь. Ты никогда не забудешь лица матери одного из семи тысяч убитых немцами в Керчи. Сообщают, что фотографию эту недавно показали летчикам авиационного подразделения, вылетавшим ночью на опасную бомбежку. Никогда с такой яростью и с таким успехом не бомбили врага летчики этого подразделения.
Мстили — за кровь ребят, за слезы матерей, за священную землю нашу. Круша врага, шла в наступление Красная Армия. Вот она, земля, очищенная от фашистской парши. Снова здесь зазвучали детские голоса. В освобожденных районах первая забота — о детях. Из походных кухонь кормят ребят красноармейским борщом. Школы разрушены, но занятия уже начались — в колхозной бане, в клубе, в кабинете врача, на дому у сельской учительницы. Дети, у которых фашизм отнял отцов и матерей, не будут расти сиротами. Родина, народ заменят им семью.
Всем известен благородный почин работницы московского завода «Красный богатырь» Елены Семеновны Овчинниковой. У Елены Семеновны своих четверо. Она взяла пятого. Новая дочка растет у нее — Надя Овчинникова. По ее примеру Мария Цибульская удочерила Дусю, Любовь Петровна Мосина усыновила Славика, Садреддинова — Толю. У Раисы Борисовны Идельчук воспитывается Галя. Бабушка Анна Никитична Дежурнова сама с'ездила в пушкинский детдом и выбрала себе внучку — Лидочку. Усыновлением ребят, лаской, заботой ответили женщины Советской страны на благородный призыв работниц «Красного богатыря». Тысячи материнских рук протянула наша страна, чтобы принять детей, у которых фашизм загубил семью. И, заглушая шакалье завыванье убийц, хриплые голоса фашистских иродов, ширится, гремит грозный и величественный голос советского народа:
Наши дети будут отомщены!
Преступники получат возмездие! // Лев Кассиль.
Мстили — за кровь ребят, за слезы матерей, за священную землю нашу. Круша врага, шла в наступление Красная Армия. Вот она, земля, очищенная от фашистской парши. Снова здесь зазвучали детские голоса. В освобожденных районах первая забота — о детях. Из походных кухонь кормят ребят красноармейским борщом. Школы разрушены, но занятия уже начались — в колхозной бане, в клубе, в кабинете врача, на дому у сельской учительницы. Дети, у которых фашизм отнял отцов и матерей, не будут расти сиротами. Родина, народ заменят им семью.
Всем известен благородный почин работницы московского завода «Красный богатырь» Елены Семеновны Овчинниковой. У Елены Семеновны своих четверо. Она взяла пятого. Новая дочка растет у нее — Надя Овчинникова. По ее примеру Мария Цибульская удочерила Дусю, Любовь Петровна Мосина усыновила Славика, Садреддинова — Толю. У Раисы Борисовны Идельчук воспитывается Галя. Бабушка Анна Никитична Дежурнова сама с'ездила в пушкинский детдом и выбрала себе внучку — Лидочку. Усыновлением ребят, лаской, заботой ответили женщины Советской страны на благородный призыв работниц «Красного богатыря». Тысячи материнских рук протянула наша страна, чтобы принять детей, у которых фашизм загубил семью. И, заглушая шакалье завыванье убийц, хриплые голоса фашистских иродов, ширится, гремит грозный и величественный голос советского народа:
Наши дети будут отомщены!
Преступники получат возмездие! // Лев Кассиль.
Источник:
Еще крутые истории!
- Женщину осудили за убийство мужа после того, как попугай повторил "последние слова" жертвы
- Как ChatGPT избавил пользователя от пятилетней боли в челюсти за одну минуту
Зато подобные вещи во время войны вовсю творили войска НКВД, переодетые в немецкую форму. В совке к жизням людей относились как к грязи. Поэтому ради эффектной фоточки угробить десяток-другой детей для сталинских сатрапов никакой проблемы не представляло.
Да пусть с вами так же поступят ((((
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчёл
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал…
Если мать тебе дорога
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель…
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал…
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, так ее любил,
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
Симонов.
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!