Эксклюзив! Сергей Жигунов о Зеленском, «Гардемаринах» и «Единой России»

Обозреватель «Я люблю кино» и Fishki на Сахалине побеседовал с президентом фестиваля «Утро Родины» о новых «Гардемаринах», потенциальных точках роста российского рынка сериалов и нынешнем президенте Украины.

О фестивале и индустрии сериалов

- Фестиваль телевизионных художественных фильмов «Утро Родины» проходит в Южно-Сахалинске во второй раз. Каким вы видите будущее этого проекта?

- Надеюсь, он вернётся в зиму, как в прошлом году, когда он проходил в марте. Летние кинофестивали подразумевают «шествия слонов», поскольку блокбастерам нужен очень большой экран, очень громкий звук, стадион людей. Телевизионные фильмы, при всей их мощи, массовости и аудитории, скорее камерные, и мне кажется, им больше подходит какое-то другое время года. Зима хороша тем, что улицы нет, люди загнаны в отапливаемые помещения, где они с удовольствием смотрят телевизор. Аудитория зимой другая, она мёрзнет и ей хочется согреться душевным разговором, а телевизионный фестиваль может ей это предложить.

- Но есть же и масштабные телевизионные проекты. В Москве финал «Игры престолов» собрал стадион.

- Да, есть телевизионные проекты, которые показывают на больших экранах. Но это всё равно не прокатное кино, грохота меньше. Когда мы ставим телефильмы, нас заставляют делать звук Dolby 5.1, и мы всегда спрашиваем: зачем? Понятно, что сейчас можно подключить домашний кинотеатр, но всё равно сериал — он более спокойный собеседник, чем кинофильм.

Конечно, можно смотреть сериал, как у нас на фестивале — в кинотеатре. Но это всё-таки неподходящий размер для такой продукции — не та диагональ, не нужно столько квадратных метров, они делаются для чуть меньшего экрана. То есть, мне всё нравится, качество высокое, картинка прекрасная, как в кино. Но всё равно это не кино, потому что в телевизионном фильме, в отличие от кинотеатрального, больше крупных и средних планов, и когда это на большом экране, можно сойти с ума от количества огромных голов.

- В следующем году вы слегка видоизменяете название фестиваля, убрав из него слово «телевизионных». Значит ли это, что вы планируете включать в программу фестиваля не только проекты, выходящие на стриминговых сервисах, но и, например, YouTube-сериалы, такие как «Бар "На грудь"», или даже, чем чёрт не шутит, инстаграм*-сериалы?

- «Бар "На грудь"» мог бы попасть в конкурс, если бы он проходил по творческим критериям. В целом я думаю, что любой сериал, который был опубликован в установленный период времени, может претендовать на участие в конкурсе. Если это яркое, художественно цельное произведение, то конечно мы готовы показывать его в рамках конкурса и номинировать на общих основаниях, даже если оно на «умных» часах выходило. Сериалы оказались очень живым, прогрессивным делом, в каком-то смысле даже более прогрессивным, чем кинематограф.

- Они раздвигают границы творчества.

- Да. У них другие возможности, другой контакт со зрителем и другая аудитория, которая во много раз больше, чем у кинотеатров. Сравните, сколько миллионов человек посмотрело самые успешные российские фильмы и сколько миллионов посмотрело первую серию «Домашнего ареста», который был не самым главным событием прошлого года. Разница же колоссальная.

При этом усилия и суммы денег, потраченные на рекламу блокбастеров, несопоставимы с затратами на рекламу телевизионных проектов. У многих сериалов вообще нет рекламы, просто идёт анонс. И лишь в редких случаях баннеры висят, какие-то премьеры, акции, фейерверки. Пришёл Семён Слепаков к Ивану Урганту — вот и вся реклама. То есть, сериалы продвигают, конечно, но отнюдь не так, как кино, не на 30 миллионов долларов.

- В этом году у вас добавилась номинация «Приз зрительских симпатий». Вы собираетесь в дальнейшем как-то корректировать список номинаций?

- Сейчас я не вижу ни одной номинации, которую стоило бы добавить. Конкурс представлен довольно плотно.

- Ну вот «Эмми», например, выделяет в отдельные субноминации для драмы и комедии.

- Тут дело в том, что мы по-прежнему производим не так много картин, достойных участия в фестивале — может быть, около 20. Вот сколько хороших комедий, вышедших в прошлом году, вы можете назвать?

- Упомянутый «Домашний арест», «Год культуры»…

- А вы уверены, что «Год культуры» подходит по качеству?

- Согласен, я бы его вровень ставить не стал бы.

- Ещё «Динозавр» наш, допустим, попадает с оговоркой.

- Да, по пальцам одной руки пересчитать можно.

- И из чего тогда делать конкурс? Должно быть 10-12 крепких картин, но у нас столько не снимают заслуживающих внимания комедий. Поэтому мы их смешиваем, они у нас все вместе идут. Индустрия, производящая 300 сериалов в год, нарабатывает картин на один прочный конкурс одного фестиваля.

- И что это говорит об индустрии?

- Говорит, что ей есть куда расти. Как говорил Жванецкий, «тщательнЕй надо, ребята!». Я верю, что старт интернет-производства приведёт к тому, что сейчас в достаточном количестве появятся картины иного качества.

- Даже «Яндекс» взялся за сериалы.

- «Яндекс» нас вряд ли к следующему году чем-то порадует, но в перспективе он и другие ему подобные игроки могут спровоцировать революционные изменения. Я уверен, что каналы «первой тройки», оказавшись в таком высококонкурентном окружении, будут вынуждены менять свой подход к производству сериалов. «Первый» — в меньшей степени, а вот НТВ и особенно «Россия 1» — значительно. И это должно привести к повышению качества продукции.

Если «большая тройка» не начнёт захватывать новую аудиторию, входящие в неё каналы ждёт очень жёсткое разделение по возрастному признаку: старики останутся здесь, а молодёжь будет там. Но есть проблема: молодёжь-то вырастет, и останется там, где привыкла быть.

- Проблема ещё в том, что молодёжь не смотрит телевизор.

- Будет смотреть, если телевизор будет показывать молодёжи то, что ей интересно.

О политике и господдержке

- Как вы считаете, российским сериалам для развития нужна структура типа Фонда кино? Или господдержка, напротив, способна загубить ростки креативности?

- Загубит. Должна быть конкуренция. Художник должен быть голодным — иносказательно, в данном случае. Надо придумывать что-то новое, надо искать, надо пытаться удивить. На мой взгляд, сейчас существует здоровая конкуренция, она заставляет думать, оживляет.

Было время эдакого планового хозяйства, когда в московском правительстве выделяли деньги на такие вещи. Снимаешь «Детство» Толстого, приносишь им, они дают тебе деньги, а проект ложится на полку, потому что каналы не хотят это показывать, а чиновник ставит галочку: экранизировали. Я пару лет посидел в такой истории и абсолютно дисквалифицировался. Для творческого человека это смерть.

- В начале нового тысячелетия вы состояли в «Единой России».

- Я и сейчас в ней состою, я не выходил из партии. Из неё никто не выходил.

- Вы вступили в неё, потому что верили в опасность «красного реванша».

- Я до сих пор так думаю. У меня были абсолютно искренние внутренние причины, по которым мне хотелось поддерживать именно это политическое движение.

- Но сейчас-то эта опасность миновала?

- Да, но это не значит, что нужно менять личный политический курс.

- В одном из интервью вы говорили, что тогда вот была ожесточённая политическая борьба, сейчас-то её уже нет.

- Согласен, нет.

- Если бы у вас была возможность вернуться в 2000 год и самому себе показать один современный сериал, типа «Смотри, как можно снимать!», какой сериал вы бы выбрали?

- Это могло бы пойти во вред. Качество хороших сериалов всегда было примерно одинаковым. Я вам скажу страшную вещь: на мой взгляд, иногда раньше качество было выше, чем сейчас. Я несколько раз налетал на историю, когда снимал сериал, и он не заходил в аудиторию, потому что, на мой взгляд, сильно обгонял её. Например, сериал покойного сценариста Лёши Зернова по Хмелевской «Пан или пропал», который был настолько сложный, что лет через 10 после выхода, наверное, прекрасно смотрелся бы на экранах. Это был очень умный детектив, очень необычный, с очень странной музыкой, которую написал композитор Гия Канчели, с очень странными актёрскими работами. И оно как об стенку стукнулось, потому что публика была не готова, в этом году по российскому телевидению шла «Ундина» или что-то такое.

Так что очень опасно оказаться не вовремя. Сдвигать эстетику надо потихонечку, нельзя сразу: «А давайте «Карточный домик» (House of Cards) покажем?» — он не зайдёт.

Помню, когда я был на первом курсе института, на Арбате был крошечный кинотеатр «Стрела». Я пошёл смотреть «Андрея Рублёва». Как студент театрального института я какие-то сложные пьесы читал, и вообще не просто так в профессию пришёл, но я помню, что мне было мучительно тяжело. Я знал, что надо дотерпеть до конца картины, и выдохнул, только когда цветные иконы по экрану поплыли. После этого я лет 15 боялся этого фильма, и у меня от него ощущение было очень тяжёлой, сложной для меня картины.

А потом я его включил, и понял, что это исторический боевик! Я не видел ничего сложного, никакой излишней эмоциональной нагрузки, там абсолютно понятная мотивация персонажей. Так что всему своё время, и на телевидении — в особенности. Телевизионная аудитория — это не кинокритики артхаусного фестиваля, готовые принять муку, о которой я говорю, за сладкую боль. Люди просто переключают на другой канал и начинают смотреть «Мою прекрасную няню» на СТС.

Другое дело, что некоторые принципы, которые мы нащупали значительно позже, нелишне было понять уже тогда: надо быстрее заходить с первой серии, быстрее и ярче делать завязку, как можно крепче держать зрителя, как можно чаще поворачивать сюжет, и помнить самое главное — про кого бы не была история, будь то пираты, космонавты, наркодилеры, — это всегда история про людей. Если не будет человеческих отношений, людей, за которыми интересно смотреть, то никто это смотреть и не будет. У нас был период, когда мы полагали, что, если поедем снимать кино в Грецию, это уже будет хорошее кино. Но это неправда.

- Быстрая завязка? То есть, если бы вы с опытом дня сегодняшнего работали бы над «Моей прекрасной няней», вы бы не стали тянуть с первым поцелуем до 78 серии?

- Нет, там-то совсем другая ситуация.

О «Гардемаринах» и истории государства российского

- Вы назвали «Андрея Рублёва» историческим боевиком, а ведь на днях Денис Горелов в ходе «Битвы кинокритиков» посетовал, что в нашей стране не хватает исторических боевиков, не хватает эдакой авантюрной подачи нашей, российской истории. Вы, будучи режиссёром новых «Трёх мушкетёров», продюсером «Графини де Монсоро» и актёром из «Гардемаринов», не хотите это исправить?

- У меня есть проект, я подумываю снять «Гардемаринов» заново. Не буду рассказывать, что мы конкретно придумали, но там всё с ног на голову, очень современный взгляд. Неожиданно и ярко, с уважительным отношением к прошлому фильму. Мы когда стали этим заниматься, узнали, что очень много персонажей из «Гардемаринов» существовали на самом деле. Был Корсак (Дмитрий Харатьян), была Зотова (Ольга Машная), была Ягужинская (Татьяна Лютаева). Были все, не было только шевалье де Брильи (Михаил Боярский), меня и [Владимира] Шевелькова. И там такое творилось, никакому сериалу и не снилось, глубокая и интересная история.

Но наша история очень страшная. Я знаю один коротенький период между войной 1812 года и восстанием декабристов, меньше 15 лет светлой жизни. Всё остальное — кровавые лужи. И так заливать кровью родную историю не в нашей традиции. Это скорее сказки братьев Гримм до того, как их оцензурили до рейтинга 3+. Нам-то кажется, что там было как в былинах: окладистая борода, чистая холщовая рубаха, а там такое творилось! И я не знаю, нужна ли нам эта кровавая, зачастую бессмысленная история.

- Но ведь «Три мушкетёра» тоже рассказывают о кровавой странице в истории Франции, но делают это, не заостряя внимание на ужасах эпохи, а бодро, с огоньком.

- Закон великого Голливуда шестидесятых: из плохого парня кровь не течёт, его должно быть не жалко. Но ведь в «Трёх мушкетёрах» нарушены все принципы, на которых стоят наши культура и искусство — я-то знаю, я их снимал. Эти люди — они же средоточие всех грехов: пьяницы, клятвопреступники, убийцы, игроманы. И при этом они нам очень нравятся, хотя по сути-то они абсолютно отрицательные персонажи, и ведут они себя ужасно.

Если подумать, кардинал Ришелье занимался объединением Франции, а король был безвольным, он препятствовал. Так что прогрессивные в этой истории как раз гвардейцы кардинала, а не мушкетёры, которые в период обострённых отношений между двумя государствами прикрывают королеву, интригующую против государства. Великий талант Дюма позволил вот так пересмотреть историю. Может быть, французское легкомыслие помогло. У них столько крови в истории, что они просто не хотят её видеть. А мы так не сможем, мы привыкли копаться в деталях. У нас Достоевский, Горький, Толстой, это другая позиция, мы хотим разобраться. У нас в любой эпохе, куда ногу ни поставь, везде Солженицын. Мы более сострадательные, пожалуй.

Есть фильм «Женя, Женечка и „катюша"», который обвиняли в том, что он комедия. На мой взгляд, он глубоко трагичен, но мы даже форму комедии в таких вопросах не приемлем. «День Победы», написанный в мажоре, иногда вызывает у людей думающих глубочайшее отвращение. Сложно говорить о реках крови как о развлекательном жанре, когда это твои соотечественники гибли. Поэтому мы в советское время снимали много фильмов про иностранцев: легко поверить, что иностранные персонажи себя вот так ведут. Поэтому российское телевидение делает такие истории, как «Годунов» — увлекательные, но мрачные.

- А как же ваш сериал «Однажды в Ростове»? Он-то бодрый.

- Скорее «с трудом жизнеутверждающий». Человек по природе своей всё равно склонен верить в лучшее. Теперь-то мы знаем, как закончилась вся эта борьба с государством: его не стало. Поэтому надежда в нас самих, ведь мы видели конец этого монстра. А каково было тем, кто там жил, если смотреть их глазами на эту историю?

- Это ведь был один из самых сложных ваших проектов?

- Они все были сложные. У «Однажды в Ростове» едва ли не самая трагическая судьба. Эта картина чудом попала на экран. Её закрыли, она не увидела бы свет, если бы не Володя Зеленский, который в этот момент был генеральным продюсером канала «Интер». Он смог каким-то чудом приобрести этот сериал и выложить в интернет. И в этот момент, когда стало понятно, что всё равно все, кто хочет, его смотрят, лёд был сломан. «Однажды в Ростове» показали на Украине, а через какое-то время усилиями Эрнста он вышел здесь.

- Если я правильно помню, вы на «Однажды в Ростове» потратили больше, чем с него заработали.

- А так часто бывает, к сожалению. Я человек увлекающийся. Хочется сделать хорошо, и надеюсь, оно того стоило. Думаю, эта картина будет долго ещё вызывать вопросы и тревожить умы.

- Вы упомянули о новых «Гардемаринах», и я слышал, что вы и ранее несколько раз выкупали права на их продолжение. А как это соотносится с тем, что сейчас делает Светлана Дружинина?

- Я говорю об экранизации первой книги, а Светлана Сергеевна снимает по оригинальному сценарию продолжение третьего фильма. Юридически это совсем разные вещи. Как мы знаем, Робин Гудов может быть довольно много.

- А в работе над четвёртым фильмом вы не участвуете из-за конфликта с Дружининой? Или из-за истории с Харатьяном?

- Я уже в третьей картине не участвовал, поскольку меня кое-что не устроило во второй.

- Но в четвёртой-то даже Боярский участвует, хотя его героя убили!

- Бывает так, отлежался, отдохнул и решил снова за дело взяться.

О личном

- Вы недавно сказали, что, увидев себя первый раз на экране, расплакались.

- Ну не расплакался, но был глубоко травмирован. Я-то думал, я такой неотразимый, а там какой-то крысёныш в кивере скачет. Это был грузинский телевизионный фильм «Клятвенная запись», посвящённый объединению Грузии с Россией. Из русских актёров в нём дебютировали я и Витя Раков, и ещё Алексей Васильевич Петренко там играл, а кроме нас — все грузины.

- Но со временем вы научились любить свой образ на экране?

- Я привык. Чего любить-то? Я спокойно смотрю, знаю, где у меня выгодные ракурсы, а где — невыгодные. Как-то привыкаешь к этому. Я понял, что выгляжу не только так, как в зеркале. Я достаточно много часов провёл на экране, насмотрелся на себя с разных сторон и привык к себе.

- Все наши читатели знают, что вы смогли выйти из очень непростой ситуации, сохранив внутреннее достоинство. В начале этого года в программе «Судьба человека» вы сказали, что ни о чём в своей жизни не жалеете. Возможно, вы сможете дать нашим читателям совет, как можно сохранить семью?

- Это непростой вопрос, и я думаю, что тут стоит сначала серьёзно подумать: а ради чего ты живёшь вообще, и как ты живёшь? Какие цели ты преследуешь и на какие компромиссы ты готов? Семья — это, конечно, прекрасно, если она есть. А надо ли сохранять семью, если от неё одна видимость? Когда люди живут вместе, а семьи нет — надо ли продолжать такую жизнь?

- Вы в той же программе так сформулировали этот вопрос: что лучше — быть счастливым, или быть несчастным, но порядочным?

- Что значит порядочным? Личная жизнь человека она в общем-то вся порядочная, наверное. Какие-то вещи вызывают осуждение, но это не значит, что они непорядочные. Здесь сложно давать какие-либо советы.

Чем больше я живу, тем больше я, к своему ужасу, понимаю, что жизнь — непростая штука. И кажется, что вот-вот должен наступить момент, когда она станет проще, а вместо этого всё становится ещё сложнее. Я не знаю, как будет дальше — возможно, ещё и ещё труднее. И я понимаю, что жизнь конечна — это обидно, но это нормально.

В молодости мы обманываемся, думая, что лучше будет потом. Но ты доживаешь до определённого возраста и понимаешь, что лучше-то было тогда. Так когда быть счастливым, если ты всё время говоришь: я потерплю, я поработаю, соберусь, а потом мне будет хорошо? Так что никакого совета я никому давать не буду.

- Мне кажется, вы уже его дали.