Эксклюзив! Резо Гигинеишвили о Михалкове, Бондарчуке и трениях с Грузией

Режиссёр  Резо Гигинеишвили известен как создатель фильмов «ЖАRA», «Любовь с акцентом» и «Заложники», хотя некоторые наши читатели знают его только как бывшего мужа Надежды Михалковой. 19 марта Резо представил публике свою новую работу, романтическую комедию «Трезвый водитель»​, и побеседовал с кинообозревателем Fishki.

- Актрису Ирину Мартыненко вы пригласили на главную женскую роль в «Трезвом водителе», увидев в инстаграме её искреннюю улыбку. Просматривать инстаграм* в поисках свежих лиц для вас является нормальной практикой?

- Это абсолютно нормальная для меня практика, просматривать инстаграм*. Мы уже интегрированы в те новые процессы, которые происходят, ведь средства массовой коммуникации — это органичная вещь, без которой тяжело существовать сегодня. Но это долгая тема.

Мне достаточно порой одной интонации, одного взгляда, чтобы понять, что этот человек — тот, кто нужен. Это как когда ты услышал правильный аккорд, почувствовал гармонию, понял, что тебя это цепляет — значит, это важно. А дальше, если артист тебе доверяет, и вы с ним договариваетесь «на берегу», в совместном поиске можно достичь интересных результатов.

Я вообще люблю снимать дебютантов. В «Заложниках» практически все были дебютантами, и я рад, что, например, Иракли Квирикадзе после этой картины получил престижнейшую премию в Берлине, попал в число двенадцати лучших молодых артистов Европы, снимается теперь в Голливуде с Энтони Хопкинсом. Я рад, что Тина Далакишвили, которая тоже не была актрисой, снялась у меня в «Любви с акцентом», после чего её увидела Аня Меликян и задействовала её в замечательной картине «Звезда». А потом Тина опять снялась у меня, в «Заложниках», и скоро с ней выйдет картина «Эбигейл».

Это хорошо, это заставляет быть в форме. Ты выходишь из зоны комфорта, не работаешь с привычными для тебя теми или иными проявлениями личности. Мне хочется открывать и постигать новые миры.

- В трейлере фильма «Трезвый водитель» есть эффектная сцена автомобильной погони. Почему вы решили включить в романтическую комедию дорогостоящий трюковый эпизод?

- Я признаю, что у меня есть большая проблема с определением жанра. Я всегда пытался существовать между жанрами, потому как жизнь многогранна и она интереснее, чем жанровые клише. Существует множество картин, которые созданы по определённым правилам, но я снимаю свою картину так, как я это чувствую. Я хочу привнести в картину то, что наблюдаю в жизни в целом. Как же иначе снимать фильм «Трезвый водитель» про приключения, про ночную Москву? Как описывать этот город, если не включать в картину все те вещи, которые привлекают моё внимание?

Один из героев фильма говорит: «У вас в Москве что, война?», а ему отвечают: «У нас в Москве пятница!», потому что он видит огромное скопление машин, охранников, стоящих у ресторанов, и они все ждут своих начальников, будто там, в этих ресторанах, решаются дела особой, государственной важности. Мы, режиссёры, наблюдаем, записываем, и фиксируем время. Поэтому в картине и появились гонки — мы все знаем, как на рассвете по Москве гоняют машины. Я думаю, я хорошо знаю город, с самого моего детства я в нём живу.

Для меня это был личный вызов. В 22 года я снял картину о Москве, «ЖАRА», и сегодня с удивлением вижу людей моего возраста, которые вспоминают этот фильм. «ЖАRА» хоть и была принята спорно, но стала тогда лидером бокс-офиса, хитом. И теперь люди говорят мне, что это фильм поколения. Я думаю, что дело в том, как мы зафиксировали то время, ту энергию, то ожидание. В двухтысячных мы с надеждой устремляли свой взгляд вперёд и ожидали чуда. И мне интересно, каким я стал, как я вижу современный город, как он изменился, и смогу ли я быть таким же лёгким, смогу ли я говорить о любимом городе так же, как это было в то время?

- Вы упоминали, что при работе над «Трезвым водителем» вам было интересно наблюдать, как Москва приняла и перевоспитала главного героя. А как вас перевоспитала столица?

- Я думаю, что всякий большой город со своими трудностями и со своей привлекательностью заставляет нас добиваться его, как красивую девушку. Но суть в том, что в любви (не только в отношениях с девушкой) ты должен предложить что-то своё. Поэтому очень важно не обижаться на те или иные обстоятельства, иметь надежду, веру, стойкость, чтобы помнить, что все трудности, через которые ты проходишь, строят тебя как личность.

В определённый момент своей жизни я оглядывался на многие трудности, которые были связаны, например, хотя бы с моей фамилией. Я понимал, что выговорить её в школе было трудно всем учителям, и принять меня с этой фамилией тоже многим было сложно. Но я думаю, как бы ни банально это звучало, любовь и искренность всё побеждают, так что нужно любить то место, где ты живешь, как я люблю, как я понимаю Москву.

С другой стороны, Москва подарила мне огромное количество людей, друзей. Здесь я учился, реализовался в профессии, нашёл себя. Так что нельзя только требовать, надо что-то и предлагать. И если ты служишь профессии, если ты влюблён в профессию, то она вот уж точно тебя никогда не предаст, в отличие от красивой девушки.

- К слову о трудностях. В 2017 году в интервью вы сказали, что «грузина хорошо воспринимают, когда он немного идиот»…

- Ну не совсем так.

- В смысле, немного анекдотичный персонаж, как в «Мимино».

- Ну это же определённое советское клише: грузин, шашлык, кепка-аэродром. Для меня хоть и обаятельна в какой-то степени эта анекдотичность, но всё-таки в моём восприятии Грузия, если говорить о кинематографе, это картины того же Отара Иоселиани. В начале века, уже с двадцатых годов, Грузия сразу вписалась в общемировой контекст. Поэтому, хоть я анализирую и понимаю малочисленность моего народа, но грузинское кино по сей день очень ярко представлено на всех площадках мировых фестивалей.

Так что это вопрос навешивания ярлыков. Людям комфортно, когда существует «декоративная» нация, но для меня она намного шире, потому как для меня это целая планета. Может быть, моя гордость за мою страну звучит субъективно, но тем не менее Грузия интегрируется в мир, она принимает чужие культуры, она предлагает остальному миру что-то своё, тот опыт, который не был заимствован, который бьёт ключом из недр старины, начиная от пятого века, текстов о [святой мученице] Шушаник.

Или если вы послушаете грузинское церковное многоголосие — для меня это и сегодня остаётся частицей абсолютно современного мира. Я не люблю определение классики как чего-то, что было вчера. Для меня классика всегда существует в будущем. Мы называем Баха классикой, а ведь его полифония тесно связана с тем самым грузинским многоголосием, которое существовало задолго до Баха. Так что я думаю, что это всё в будущем. То, что по своей форме абсолютно, всегда найдёт свой спрос.

Так что я отказываюсь принимать карикатуры на любую нацию. Как любому человеку не хочется подводить родителей, также и я себя презентую, понимая, что на мне лежит ответственность за то, откуда я родом. Я не хотел бы подводить Грузию своим поведением. Не хочу, чтобы первое впечатление об этой стране испортилось из-за общения со мной. Не всегда, конечно, удаётся быть примерным, но эту ответственность я чувствую.

- Развивая тему России и Грузии. Как вы верно заметили, Грузия старается интегрировать себя в мировое сообщество, грузинская молодёжь смотрит на Запад, и культурные связи наших двух стран после не столь давних событий значительно ослабли. Как вы считаете, есть ли возможность для их восстановления?

- Я бы не сказал, что это проблема культур. Это проблема политических реалий, которые меня огорчают.

Я вот что вам хочу сказать: сегодня ушёл из жизни мой дорогой, любимый мастер, Марлен Мартынович Хуциев. Странное чувство: в мой день рождения ушёл мой учитель. И сегодня замечательный критик Андрей Плахов написал, что его звали «советским, а точнее грузинским [Микеланджело] Антониони». Но как же разобрать Марлена Мартыновича: где больше в нём грузинского, а где советского?

Он был взращён во времена Союза, когда была огромная кинематографическая школа. Марлен Мартынович всегда делал очень человеческие, человечные картины, и при Советском Союзе это было большим гражданским свершением, выражало его позицию.

Я хочу сказать, что человек такого масштаба и таланта выходит за рамки национальностей, потому что человек, согласно Бродскому, это «сумма его поступков». Безусловно, мы с мастером шутили, и он разговаривал со мной на курсах по-грузински, он любил читать вслух [Николая] Бараташвили, и также любил читать Пастернака. Знаменитое стихотворение Бараташвили «Цвет небесный, синий цвет» в переводе Пастернака — как понять, в первоисточнике оно лучше или в переводе? Это же трепетное отношение к культуре!

Когда такое отношение есть, культура побеждает и становится над теми дрязгами, теми недалёкими людьми, которые порой пытаются из-за своих амбиций, определив какие-то законы, ссорить других людей. И мне думается, что в этом случае у них ничего не получится, потому что культура существует вне границ.

- Говоря о ваших учителях, вы упоминали, что многое о профессии режиссёра поняли из бесед со своим бывшим тестем Никитой Сергеевичем Михалковым и из совместной работы с Фёдором Бондарчуком. Какой главный урок вы от них получили?

- Я был совсем пацаном, когда я оказался вторым режиссёром на съёмочной площадке «9 роты», и для меня она стала огромной школой, где я впервые понял, что режиссёр — это не тот, кто только реализует свои амбиции, ставя художественную задачу и добиваясь её воплощения. Режиссёр намного шире, это человек, который, особенно в экспедиции, является и психологом, и организатором. Это выходит за рамки площадки.

Режиссёр — это человек, который выступает архитектором, конструирует человеческие отношения вне кадра и в кадре, который чувствует ответственность. Вплоть до того, что я вспоминаю, как в выходные дни я пытался выспаться, потому что съёмки были очень тяжёлыми, но Фёдор буквально врывался ко мне в комнату и говорил: «Ты не поймёшь цену выходного дня, если ты не поедешь с нами и не отоспишься на пляже. Не теряй это ощущение товарищества, общности, дружбы».

Большой успех «9 роты» в том, что там есть единение людей, которые увлечены процессом и снимают на тему, которая их волнует. Только в таких условиях картина может состояться. Без этих компонентов нельзя сделать хорошее кино.

Что касается Никиты Сергеевича, мне повезло, что я проводил с ним немало замечательных, памятных мне, дорогих вечеров. Никита Сергеевич рассказывал, как он снимал ту или иную свою картину. Увлечённый воспоминаниями о своей ВГИКовской жизни, он словно превращался не в ровесника даже, а в человека моложе меня, который с таким задором, с таким азартом, с горящими глазами рассказывал, словно переносясь в то время, как он получал образование, кем для него являлись такие люди, как Михаил Ромм, как он общался с Андреем Арсеньевичем Тарковским или со своим старшим братом Андреем Сергеевичем Кончаловским.

Слушать это было упоительно, и я вам хочу честно сказать: имеющий уши да услышит. Я говорю это в данном случае без религиозного контекста. У всех свой метод общения на площадке, и опыт, на мой взгляд, не передаётся — ты должен сам пройти свой путь. Но если ты наматываешь это на ус и пытаешься каким-то образом привносить чужой опыт, ты можешь получить многое от общения с людьми, которые прожили интересную жизнь.

Меня этому научили с самого детства. Когда у меня дома собирались гости, мне всегда разрешали сидеть за одним столом со старшими, слушать их, и мне было интересно. Вплоть до того, что родители мне всегда разрешали, даже являлись инициаторами того, чтобы я проводил время с их друзьями без их присутствия. И я понимал авторитет этих людей, понимал их работы (а это были замечательные режиссёры, художники), и если они мне делали замечание, я это принимал мгновенно, в то время как от родителей замечания уже порой скучновато было слушать.

Я благодарен судьбе за то, что в моей жизни так случилось, что я работал с великолепными артистами, великими артистами, и имел счастье общаться с замечательными людьми.

- К слову о роли режиссёра и поведении на площадке. О вас говорят противоречивые вещи. Одни рассказывают, как вы накрывали для съёмочной группы шикарные «поляны», другие вспоминают, что вы могли вспылить из-за малейшей провинности, накричать на человека.

- Это азарт, это увлечённость. Ни один человек вам не скажет, что я холоден к процессу. Это для меня самое важное. Мне важно, что в центре должен быть артист, которого все обслуживают. Надо понимать, что очень тяжёло вот так раскрыться — фигурально выражаясь, «обнажиться» — даже перед съёмочной группой. Поэтому группа должна способствовать, помогать артисту. Если кто-то безобразничает, если кто-то разрушает атмосферу на площадке — безусловно, я это пресекаю. Но люди, которые со мной долго работают, они понимают эти правила, и принимают эти законы и обстоятельства.

А то, что говорят про столы накрытые, так я всегда пытаюсь после съёмочного дня собрать людей широким или малым составом, чтобы обсудить результаты сегодняшнего дня, кого-то похвалить, кого-то подбодрить, разобрать съёмочный день и приготовиться к следующему. Это, видимо, генетика, моя национальная черта — то, что мне комфортно за столом сидеть и долго обсуждать за бокалом вина наши планы.