Перемирие без примирения

«Со мной сидел парень из батальона «Восток», ополченец. Они ему сначала пластиковую трубку засунули в… ну, в попу, в общем, а потом через нее колючую проволоку ввели внутрь. Трубку вынули, проволока осталась. А они потом раз — и выдергивают проволоку резко», — молодой человек по имени К. на видеозаписи показывает, как выдергивают, копируя увиденное движение: словно воздух рукой режет. Поясняет: «Это у них пытка такая. Парень тот потом умер». После некоторой паузы спрашивает: «И как нам с ними жить после этого?»


Мы вместе с сотрудниками миссии московского Красного Креста находимся в кабинете начальника контрразведки ДНР Виктора Зайца. По нашей просьбе он демонстрирует видеозаписи опросов ополченцев, побывавших в плену украинской армии и нацгвардии, а также записи опросов гражданских лиц, подвергшихся арестам со стороны СБУ. Заяц объясняет, что молодой человек на видео по национальности татарин, сам из Киева, живет в Донецке, осудили в Мариуполе условно по статье «Дружеские отношения с участниками ДНР» — теперь там такая есть. Бабушка принесла хлеб ополченцам, кто-то дал им молока, кто-то лекарство — способствуете сепаратизму. За георгиевскую ленточку, за фотографию в компании ополченцев — сажают. Позвонил родственникам в ДНР — статья. Одного гражданского задержали просто за то, что его отец в ополчении. Работает сталинский принцип: сын за отца отвечает.

«А еще хлопчик там был, — продолжает на записи К. — Его раз пять расстреливать водили: выбивали показания. Мне кажется, он свихнулся. Там вообще живых ополченцев мало было — они не выдерживали пыток. Я там был пять дней. Каждый день по два-три человека в яму кидали, и больше я их не видел. А гражданским всем оружие суют: наручники наденут, а после сзади в руки гранату вкладывают. Вот отпечатки пальцев и готовы. Все делают быстро. Мое дело рассматривали всего двадцать дней».

— А вот я вам еще мальчика покажу, — говорит Виктор Заяц. — С ним летели из Краматорска в Харьков, в тамошнее СБУ, привязав человека веревкой к колесу вертолета. Клик мышкой — на экране новый ужас. «…Они злые становились, когда к ним привозили их “двухсотых”. Я тогда сразу в угол забивался», — раздается голос совсем еще подростка А. «Они сначала хотели меня подкинуть, чтобы разрубило винтом вертолета. А потом один сказал, что я тогда им всю машину запачкаю. У меня на голове мешок был, когда летели. И я описался», — стыдливо завершает свой рассказ юноша.

— Как по учебнику пыток, — говорит Виктор Заяц.

Его компьютер под завязку забит подобными свидетельствами. Вот ополченец, у которого на груди вырезано раскаленным ножом «Сепар». Вот другой — у него на ягодице выжжена фашистская свастика.

— Еще хотите? — спрашивает он и открывает еще одну папку.

— Нет, достаточно, — отвечаем. Нас, честно говоря, и так уже подташнивает. — Может, кого живьем покажете.

— Сабирова сюда, — кричит он в коридор.

Заводят парнишку, малахольного, жалкого, такие в школе обычно становятся изгоями. Он заходит в кабинет боком, опасливо косясь на пришпиленную к стенке фотографию украинского корректировщика огня и подпись, что при его задержании надо быть особо осторожными. Вполне приличная, кстати, физиономия, в очках.

Парнишка оказывается из местных, родом из Амвросиевки, восемнадцать лет. Зовут Олегом. Записался добровольцем в батальон нацгвардии «Азов» — под видом гражданского собирал информацию о боевых позициях армии ДНР. Ему пообещали денег, но так ни разу и не заплатили. Находится под арестом. Обстоятельства его задержания не раскрываются.

— А что с пальцем? Пытали? — участливо спрашивает врач Красного Креста.

— Порезался, — усмехается он.

— Вы лучше спросите его, как он человека убил, — предлагает кто-то из контрразведчиков.

Участливость доктора сразу пропадает.

— Что ты сделал?

— Застрелил. В Розановке…

— Кого?

— Девчонку.

— Что за девчонка?

— Не знаю, откуда он ее привез. Двадцать один год. Сказал, что она с ополченцами.

— Кто — он?

— Старший. Он дал мне пистолет. Сказал, что если не выстрелю, то он сам меня убьет. Что мне было делать? — говорит даже с вызовом.

— Куда стрелял?

— В голову.

Контрразведчики ждут, когда фронтовая ситуация позволит начать поиск останков девушки.

— И как такого амнистировать? — спрашивают они не столько нас, сколько самих себя. — Его судить надо.

— Когда я записывал эти видео, у меня волосы дыбом вставали. Все можно понять: этот с автоматом, тот — с автоматом. И у обоих задача: убить врага и выжить самому. Но тут же просто в голове не укладывается. А вы говорите — прощение, помилование. Слова это все, — задумчиво говорит Заяц.

Необходимое отступление: мы практически не сомневаемся в подлинности этих материалов. Но наверняка найдутся те, кто решит, что все это постановка, косметическое шрамирование, пластический грим и вообще фокусы спецслужб. В качестве возражения им можно сказать следующее. Во-первых, большинство увиденных нами очевидцев — люди простые, порой примитивные. Им не то что сыграть роль — небольшой текст запомнить трудно. Во-вторых, вряд ли контрразведчики стали бы фальсифицировать такое множество свидетельств. Им достаточно было бы для публикации десятка «вопиющих». Кроме того, опыт предшествующих войн и межнациональных конфликтов, которые приходилось освещать, дает нам право на критическую оценку.

— Вы зачем это собираете?

— Ради будущего возмездия.

— Это видео есть в сети?

— Нет. Только у нас и в Следственном комитете России.

— Почему же вы его не размещаете?

— Да кому оно интересно, кто смотреть будет? Правозащитники? Ну да — они к нам приезжают иногда. Говорят: «Дайте нам несколько военнопленных, мы их с собой заберем». Я отвечаю: «Вы видели, как они у нас содержатся, как чувствуют себя — нормально? Тогда покажите мне хоть одно видео, где вы встречаетесь с нашими военнопленными на той стороне». Они отвечают: «Нам не дают такой возможности».

— А Украина?

— На Украине все равно скажут, что все сфабриковано. И люди им поверят.
Война информационная

— А информационную войну мы с вами, ребята, проиграли полностью, — говорила нам накануне Дарья Морозова, омбудсмен ДНР, словно предвосхищая сказанное контрразведчиком. — Вот я, допустим, одной из первых получаю оперативную сводку. Но что выходит? Я сажусь перед телевизором, включаю украинские каналы и уже через двадцать минут начинаю думать: «А может, мы действительно сами себя бомбим?» Воистину, чем топорнее, тем эффективнее. А наши каналы все объективность пытаются соблюсти.

В ее кабинете фоном работает телевизор. И прямо ведь беда с этими шипящими русского языка: не разберешь, то ли ополченцы зачищают Дебальцево, то ли защищают.

Вообще говоря, все, кому по долгу службы, как и Дарье Морозовой, приходится общаться с военнопленными ВСУ, да и просто с людьми, живущими на той стороне фронта, говорят о том, что их головы донельзя замусорены агитпропом.

— Звонит одна женщина из Черкасс, — рассказывает Лилия Родионова, заместитель Комитета по делам военнопленных ДНР. — Киборга своего, говорит, ищу, нареченного, жениха то есть, пропал он. «А что он здесь делает», — спрашиваю я. «Меня защищает», — отвечает она. «Вы живете там, в Черкассах, — говорю, — а он защищает вас здесь, в Донецке — все правильно?» Она помолчала. Потом медленно произнесла: «Я об этом не думала».

Лилия Родионова тоже была в плену. Она — медик. Ее скорую обстреляли нацгвардейцы под городом Снежное, арестовали. Затем предъявили обвинение в сепаратизме. Со следователем СБУ у нее состоялся такой разговор:

— Ты же голосовала на референдуме?

— Да.

— Значит, ты за отсоединение?

— Нет.

— Но ты же оказываешь медицинскую помощь сепаратистам.

— Я врач.

— Вот, если бы такие, как ты, не помогали им, то и войны бы не было.

А тогда, под Снежным, она ехала за раненым солдатом ВСУ, чтобы доставить его в областную травматологию.

Лилии Родионовой регулярно звонят родственники солдат ВСУ, в основном матери.

— Это обычные сельские, нередко малообразованные люди, как правило, с Запада — там, где прошли первые волны мобилизации, — говорит она. — Им сказали, что Россия напала на Украину, а их сыновья пойдут защищать свою родину. Они и поверили. Недавно позвонила женщина: «У моего сына завтра день рождения, девятнадцать лет. Освободите его пораньше, пожалуйста. Сделайте мне и ему такой подарок». Мы ищем его в нашей базе данных — там его нет. Спрашиваем, когда и где он пропал. Отвечает, что в августе под Иловайском. Почему же только сейчас звоните, спрашиваем. Она говорит: «Но ведь он 338-й в списке у Рубана (генерал ВСУ Владимир Рубан, переговорщик, занимающийся обменом пленных. — «РР»)». Выясняется, что она считает этот список очередью на обмен. А между тем он пропал без вести.

Один из сотрудников комитета тихо и недобро произносит:

— Хотел я ей сказать, что не исполнится ему 19 лет. Да пожалел ее.
Око за око

Практически все, кто так или иначе причастен к обмену пленными со стороны ДНР, негодуют по поводу того, в каком состоянии украинская сторона возвращает людей.

— Когда я забираю пленных, меня трясет от ярости, — говорит Дарья Морозова. — В последний раз были девять человек. И стоит Олег Козловский — переговорщик с украинской стороны. Он их привез. А они все черные, как баклажаны, в синяках, отекшие. Я спрашиваю, что это такое. Стрелять не умеют, отдача от автомата, отвечает Козловский. И сидит дедушка, слушает все это. А потом спрашивает меня: «Дочечка, а мы что — правда дома?» Я говорю: «Правда, правда». И он тогда навзрыд: «Дочечка, они нас ***** как собак последних». Я на это говорю Козловскому: «Олег, вы же мужчина. Вам не стыдно?» Он промолчал. Это же все пустые для них вопросы теперь. Они забыли, что такое стыд, конституция. Они озверели. Когда и если настанет мир — я туда к ним никогда не поеду. Не смогу после всего.

Накануне февральского перемирия обмены пленными застопорились — последний крупный состоялся в конце декабря. Как они будут происходить сейчас — мало кому понятно. Ведь четких и справедливых правил нет.

— По некоторым нашим пленным в базах есть данные о том, где они содержатся, — говорят в Комитете по делам военнопленных. — Мы даем Украине списки на обмен. А они отвечают, что таких нет. И пока мы номер камеры и койку — вторая у окна — не укажем, например, в мариупольском СИЗО, они не признаются. Так что чем больше огласки, тем вернее сохранить жизнь человеку. Но все равно этот постоянный саботаж с их стороны очень нервирует.

Такой расклад ополченцев, конечно, не устраивает.

— У нас есть требование: закрыть все уголовные дела по статьям «терроризм», «сепаратизм» и другим, возбужденным Киевом в отношении наших пленных, — говорят они. — Но там пока это делать не спешат. По какой причине — неизвестно. Может, дело касается юридических деталей. А может, это политика.
Растолковать бы надо

Перед контрразведкой мы заехали в Калининскую больницу Донецка. Фасад одного из корпусов изрешечен осколками. На стене в коридоре висит фотография с подписью: «С прискорбием извещаем, что 29.01.2015 года в 23:00 подлой пулей снайпера ВСУ под населенным пунктом Никишино был убит врач-реаниматолог Ставинский Константин Сергеевич 25.09.1963 г. р.». Там же сообщается, что он был первый, кто создал фронтовую бригаду врачей-реаниматологов.

В этой больнице мы разыскали военнопленного А., помещенного сюда после подрыва на гранате-растяжке. Охраны возле его палаты нет — значит, контрразведка уже проверила, не засланный ли казачок. Палата обычная — на соседней койке лежит плановый пациент из гражданских. Рядом с кроватью стоят сапоги, на руке приличные часы. Ноги, тело и голова его — в осколочных ранениях. К его счастью, все они поверхностные. Донецкие врачи готовят его к операции. Он сообщил об этом по телефону своему дяде, а родителям не звонит, чтобы у мамы не случилось приступа.

В сущности, его история похожа на истории многих — таких же, как он, украинских солдат. 26 лет, родом из Херсонской области. Работал в Крыму, в городе Армянске, занимался строительством. Как-то приехал в гости к матери в Каховку — а его уже ждут с повесткой. Мобилизовали в мае в территориальный батальон обороны, сказав, что он будет защищать Украину от возможной российской агрессии со стороны полуострова. Обещали, что служба будет недалеко от дома. Но в ноябре их перебросили на Донбасс.

— Как объяснили?

— Что террористы убивают мирное население.

— То есть ты поверил, что ополченцы ДНР стреляют по жителям?

— Да. И еще нам говорили: попадешь к ним в плен — они сначала руки отрежут, потом нос, а потом писюн.

— И как — отрезали?

— Я думаю, им в Киеве, в Херсоне и вообще везде надо бы как-то все это растолковать — что все неправда.

Скорее всего, этого солдата будут обменивать. Но сможет ли он на той стороне кому-то что-то растолковать — большой вопрос.

Виктор Заяц ведет нас в лазарет при контрразведке, где содержатся украинские военнопленные.

— Как у нас живут заключенные? Да так же, как мы, — рассказывает медсестра Люся. — Двухразовое питание, едим с ними из одного котла. Есть баня. На каждого заводятся учетные карточки. Трусы, носки, мыло, зубные щетки, чистое постельное белье — все выдаем. А нам, слава богу, вчера привезли операционную лампу. Есть еще жарочный шкаф. Ищем старую кушетку — клизму ставить. Будем подключать теплую воду, несильно обгоревший имеется — ему нужна. А если ампутации, тяжелые ранения — мы их сразу отдаем на украинскую сторону. Родители привозят им продукты, одежду.

Перед тем на КПП нам действительно встретилась пожилая женщина, с которой охранник попрощался словами: «Я же говорил, что с ним все в порядке». Это, как оказалось, мать одного из военнопленных батальона «Донбасс», он из иловайских. А она переехала сюда из Харькова, чтобы быть поближе к сыну. При следующем обмене он хочет публично отказаться уезжать на Украину и записать по этому поводу видеообращение. Контрразведчики утверждают, что это его решение — добровольное.

Таких, кто отказывается, немало. Некоторые даже начинают воевать за ДНР. Например, юноша из Львова теперь в отряде у Моторолы. А еще рассказывают, как два совершенно мирных брата из Житомирской области оказались в батальоне ополченцев «Оплот». У них был небольшой бизнес: рисовали аэрографию на автомобилях. И как-то раз на одной из машин изобразили картинку, напоминающую российский флаг. «Правому сектору» это не понравилось. Их арестовали, бизнес, машины отняли. Впоследствии они сказали, что после такого им ничего не остается, как идти воевать.

— Родители часто приезжают? — Спрашиваем мы медсестру Люсю.

— Приезжали. Пока украинцы не ввели на границе пропускную систему.

В одной из палат лазарета лежат шестеро раненых. Глаза у всех разной степени испуга — в зависимости от болезненности ран и силы воображения.

Выясняется, что при артобстрелах медсестры на носилках сносят лежачих раненых в подвал, оборудованный под бомбоубежище.

— Они в вас стреляли, а вы их в подвал?

— Не хочется им уподобляться, потерять человечность. Это то, за что мы цепляемся. Зло порождает зло. Нужно делать добро, и оно к тебе вернется, — говорит начальник контрразведки. — Вы знаете, что у нас здесь содержатся еще и наказанные за провинности ополченцы? А как же — ведь дисциплину еще никто не отменял. И в ИВС сидят — по уголовным делам, ждут суда. Среди ополченцев тоже разные люди попадаются. А украинские военнопленные, узнав об этом, приходят в шок.

Здесь надо отметить, что в контрразведку, как и в Калининскую больницу, мы ехать не планировали, попали в оба адреса случайно, никто о нашем визите не знал. Стало быть, и подготовиться к нему у персонала не было возможности.

— Как вы считаете, откуда вся эта бесовщина вдруг взялась, откуда столько психопатической жути в людях? — спрашиваем Зайца.

— Я думаю, дело в безнаказанности и наплевательском отношении к закону. На Украине потеряно уважение к любой власти: царит анархия и беспредел. Посмотрите, кто руководит боевыми украинскими подразделениями. Взять командира спецбатальона «Шахтерск» МВД Украины Руслана Абальмаза. Судим за изнасилование, разбой. Расстреливал людей в городе Торез. Одиозный криминальный авторитет — подчиняется лично министру. Или командир подразделения «Азов» в Краматорске — такая же история. Торговля наркотиками, убийства. Отсидел четырнадцать лет. Недавно вышел. Получил от Коломойского четыреста тысяч гривен, а затем Героя Украины. Это же с ума можно сойти.

Их батальоны: «Днепр-1», «Киев-1», «Киев-2», «Шахтерск», «Донбасс» и прочие — они же никому не подчиняются, по крайней мере, так говорят в Комитете по делам военнопленных. Появилась целая куча формирований, не подконтрольных главному командованию — в том числе многочисленные и довольно крупные диверсионные группы, которые в любой момент могут устроить провокации, способные привести к отмене перемирия.

О том же сообщают их киевские коллеги, занимающиеся обменом: нет никаких рычагов воздействия, а имеет место натуральная махновщина — уже установились кровожадные расценки. Например, батальон «Донбасс» берет полторы тысячи гривен за освобождение человека. Они арестуют обычного гражданина, который едет за продуктами, и говорят ему: «Плати — или тебя никто больше не увидит». Так люди и пропадают. «Где, в каких ямах мы их потом найдем и найдем ли вообще — никто не может сказать», — говорят ополченцы.

Неудивительно, что скапливаются и скапливаются в толстых папках бумаги, за каждой из которых трагедия:

«Помогите спасти мужа. Вчера повез лекарство в Горловку. Последний раз разговаривал по телефону в 21:10. Был на каком-то посту укропов. Позвонил и перед отключением связи сказал, что он в Горловке и ему жопа. Зовут Бойко Максим Владимирович. Машина — “Ланос”, серая. Помогите, Екатерина».

«Пропал человек. Мой отец Каплун Владимир Давыдович, 1958 г. р., последний раз выходил на связь 1 сентября в районе блок-поста у н. п. Обжоры».

«Доброполье. Людмила Николаевна Виноградская. Предположительно: похищена неизвестными. Есть информация, что ее одежда обнаружена в каком-то подвале возле торгового центра».

Неожиданно одному из сотрудников Комитета по делам военнопленных Андрею Р. на телефон приходит SMS: несколько военнослужащих украинской армии хотят перейти на сторону ДНР. Спрашивают, как это безопаснее всего сделать. Если поймают — расстреляют, уверенно говорит Виктор Заяц. Как будто нарочно, именно в этот момент телевизор сообщает свежую новость: бойцы заградотряда ВСУ расстреляли троих солдат, пытавшихся перейти на сторону ополченцев. На экране крупным планом появляется военный билет одного из них. Все впадают в оцепенение, предчувствуя роковое совпадение. Но длится оно мгновенья — его разрушает новое сообщение от перебежчиков. Значит, не те. Значит, живые. Ну и слава богу.

(Редакции «РР» известны фамилии и контактные данные всех упомянутых в тексте людей, скрытых за инициалами.