15550
20
Самая страшная железнодорожная трагедия в России, в которой погибли и искалечились более тысячи человек (в том числе сотни детей), случилась по халатности и безответственности сразу многих людей, а также в результате трагичного стечения обстоятельств... Никакой ответственности за катастрофу почти никто не понёс. Вечная память...
Предыстория катастрофы: ненужный трубопровод длиной в 2.000 км
Строительство нефтепровода «Западная Сибирь – Урал – Поволжье» диаметром 720 мм было начато в 1981 году. Почти 2 тысячи километров построили традиционно быстро – ударными темпами и как обычно, с небольшим опережением графика – за 3 года, но в самый последний момент вдруг выяснилось, что… по каким-то загадочным причинам нефть по этой трубе не пойдёт. Я так и не смог разобраться, как в хвалёной советской плановой неподкупной социалистической системе смогло появиться решение о строительстве на народные деньги двух тысяч километров нефтепровода, который потом вдруг оказался… не нужен?! Так или иначе, но уже построенный трубопровод требовалось как-то использовать, и советские умные невероятно профессиональные чиновники и инженеры-строители не придумали ничего лучше кроме как перепрофилировать этот нефтепровод для транспортировки сжиженного газа, хотя согласно нормам максимальный диаметр такого трубопровода должен был быть примерно в 2 раза меньше (400 мм) и вообще при строительстве настолько опасных объектов (сжиженный горючий газ, огромное давление) применялись намного более строгие правила и нормативы, в том числе по удалённости от населённых пунктов и дорог. Но – странное дело – этот факт никого особенно не взволновал и волевым усилием «эффективных менеджеров» дряхлеющей Страны Советов было принято решение, которое быстро все беспрекословно исполнили – так, спустя очень короткое время и появился этот злосчастный трубопровод, который через 4 года убил и навсегда покалечил более тысячи человек…
Трещина в газопроводе
Подробные обстоятельства предыстории и самой трагедии, так и не были установлены точно. Известно только, что причиной утечки стала трещина на трубопроводе длиной 1,7 метра, сквозь которую в какой-то момент стал выходить газ. Имеется 2 основных варианта появления этой трещины: она могла появиться в результате повреждений, которые могли быть причинены трубе, например, экскаватором ещё при строительстве, и которые со временем привели к сквозной коррозии; по второй версии причиной трещины в трубе могло стать некое воздействие «блуждающих токов», вызванных взаимодействием железной дороги, которая проходила в 900 метров от трубопровода, и самой этой трубой, в которой двигался охлаждённый сжиженный газ…
Так или иначе, но большинство специалистов в итоге пришли к выводу, что примерно за 2-3 недели до взрыва на трубе образовался первый свищ, который под воздействием внутреннего давления и перепада температуры постепенно расширялся (прим.: позже во время следствия чиновники и представители эксплуатирующих организаций изо всех сил отрицали такую возможность, отстаивая версию, что газ стал просачиваться только в самый последний момент перед трагедией и, дескать, сразу же набрал катастрофичную плотность, в противном случае получалось, что газ утекал давно, но никто на это не обращал никакого адекватного внимания). В итоге жидкий газовый конденсат стал пропитывать почву на глубине траншеи, и, не выходя наружу, спускался вниз по откосу к железной дороге, где уже позже начал просачиваться на поверхность...
Многие свидетели потом утверждали, что сообщения о запахе газа неоднократно поступали в самые разные органы, но никаких нормальных мер предпринято не было. Поздно вечером в субботу 3 июня 1989 года приборы учёта стали фиксировать значительное снижение давления на этом участке трубопровода, но вместо логичного предположения об аварийной ситуации (утечке газа) операторы решили не заморачиваться лишний раз размышлениями в летний жаркий выходной и только банально подняли давление, чем, соответственно, резко усугубилось положение – ещё больше взрывоопасного газа стало просачиваться из трубы наружу.
В конце концов, в низине возле железнодорожной насыпи на участке Куйбышевской железной дороги между городком Аша и посёлок Улу-Теляк недалеко от границы Челябинской области и Башкирии образовалось довольно плотное облако с высокой концентрацией газа пропана/бутана…
Катастрофа: стечение случайностей
Два пассажирских поезда № 211 «Новосибирск – Адлер» и № 212 «Адлер – Новосибирск» никак не должны были встретиться на 1710-м километре Транссибирской магистрали. Но оба поезда опаздывали: к составу, следующему к Чёрному морю, в Челябинске долго прицепляли 2 новых вагона с детьми; а поезд, который следовал из Адлера в Сибирь, задержался в Аше, где к одной из пассажирок срочно приезжала «скорая». В результате такого странного стечения обстоятельств 2 опаздывающих пассажирских поезда въехали в страшное облако практически одновременно…
Никто не знает, что именно послужило причиной воспламенения газа – это могла быть просто сигарета, которую курил один из пассажиров, или это могла быть искра, вырвавшаяся из-под колеса вагона – имеет значение только один факт: в пятнадцать минут второго часа ночи по местному времени 4 июня 1989 года прогремел ужасный взрыв.
Строительство нефтепровода «Западная Сибирь – Урал – Поволжье» диаметром 720 мм было начато в 1981 году. Почти 2 тысячи километров построили традиционно быстро – ударными темпами и как обычно, с небольшим опережением графика – за 3 года, но в самый последний момент вдруг выяснилось, что… по каким-то загадочным причинам нефть по этой трубе не пойдёт. Я так и не смог разобраться, как в хвалёной советской плановой неподкупной социалистической системе смогло появиться решение о строительстве на народные деньги двух тысяч километров нефтепровода, который потом вдруг оказался… не нужен?! Так или иначе, но уже построенный трубопровод требовалось как-то использовать, и советские умные невероятно профессиональные чиновники и инженеры-строители не придумали ничего лучше кроме как перепрофилировать этот нефтепровод для транспортировки сжиженного газа, хотя согласно нормам максимальный диаметр такого трубопровода должен был быть примерно в 2 раза меньше (400 мм) и вообще при строительстве настолько опасных объектов (сжиженный горючий газ, огромное давление) применялись намного более строгие правила и нормативы, в том числе по удалённости от населённых пунктов и дорог. Но – странное дело – этот факт никого особенно не взволновал и волевым усилием «эффективных менеджеров» дряхлеющей Страны Советов было принято решение, которое быстро все беспрекословно исполнили – так, спустя очень короткое время и появился этот злосчастный трубопровод, который через 4 года убил и навсегда покалечил более тысячи человек…
Трещина в газопроводе
Подробные обстоятельства предыстории и самой трагедии, так и не были установлены точно. Известно только, что причиной утечки стала трещина на трубопроводе длиной 1,7 метра, сквозь которую в какой-то момент стал выходить газ. Имеется 2 основных варианта появления этой трещины: она могла появиться в результате повреждений, которые могли быть причинены трубе, например, экскаватором ещё при строительстве, и которые со временем привели к сквозной коррозии; по второй версии причиной трещины в трубе могло стать некое воздействие «блуждающих токов», вызванных взаимодействием железной дороги, которая проходила в 900 метров от трубопровода, и самой этой трубой, в которой двигался охлаждённый сжиженный газ…
Так или иначе, но большинство специалистов в итоге пришли к выводу, что примерно за 2-3 недели до взрыва на трубе образовался первый свищ, который под воздействием внутреннего давления и перепада температуры постепенно расширялся (прим.: позже во время следствия чиновники и представители эксплуатирующих организаций изо всех сил отрицали такую возможность, отстаивая версию, что газ стал просачиваться только в самый последний момент перед трагедией и, дескать, сразу же набрал катастрофичную плотность, в противном случае получалось, что газ утекал давно, но никто на это не обращал никакого адекватного внимания). В итоге жидкий газовый конденсат стал пропитывать почву на глубине траншеи, и, не выходя наружу, спускался вниз по откосу к железной дороге, где уже позже начал просачиваться на поверхность...
Многие свидетели потом утверждали, что сообщения о запахе газа неоднократно поступали в самые разные органы, но никаких нормальных мер предпринято не было. Поздно вечером в субботу 3 июня 1989 года приборы учёта стали фиксировать значительное снижение давления на этом участке трубопровода, но вместо логичного предположения об аварийной ситуации (утечке газа) операторы решили не заморачиваться лишний раз размышлениями в летний жаркий выходной и только банально подняли давление, чем, соответственно, резко усугубилось положение – ещё больше взрывоопасного газа стало просачиваться из трубы наружу.
В конце концов, в низине возле железнодорожной насыпи на участке Куйбышевской железной дороги между городком Аша и посёлок Улу-Теляк недалеко от границы Челябинской области и Башкирии образовалось довольно плотное облако с высокой концентрацией газа пропана/бутана…
Катастрофа: стечение случайностей
Два пассажирских поезда № 211 «Новосибирск – Адлер» и № 212 «Адлер – Новосибирск» никак не должны были встретиться на 1710-м километре Транссибирской магистрали. Но оба поезда опаздывали: к составу, следующему к Чёрному морю, в Челябинске долго прицепляли 2 новых вагона с детьми; а поезд, который следовал из Адлера в Сибирь, задержался в Аше, где к одной из пассажирок срочно приезжала «скорая». В результате такого странного стечения обстоятельств 2 опаздывающих пассажирских поезда въехали в страшное облако практически одновременно…
Никто не знает, что именно послужило причиной воспламенения газа – это могла быть просто сигарета, которую курил один из пассажиров, или это могла быть искра, вырвавшаяся из-под колеса вагона – имеет значение только один факт: в пятнадцать минут второго часа ночи по местному времени 4 июня 1989 года прогремел ужасный взрыв.
Огненный ад
Такой тип взрыва, когда в воздухе сгорает распылённое горючее вещество, пропитывая огнём всё вокруг, принято называть «объёмным». Это именно такой вид взрыва получается при применении, например, знаменитой установки залпового огня «Буратино» («Солнцепёк»). В данном случае объём газового облака во много раз превышал то, на что способна армейская установка, созданная специально для уничтожения людей…
Взрыв газа был настолько сильный, что в Аше, находящейся в 10 километрах от места катастрофы, во многих окнах выбило стёкла. Огромное грибовидное облако огня и дыма поднялось на такую высоту, что было видно за десятки километров (прим.: поэтому большинство очевидцев, привыкшие к постоянно муссировавшемуся противостоянию СССР/НАТО, в первые минуты решили, что началась ядерная война). В месте взрыва в радиусе нескольких сотен метров горело всё – деревья, земля, вагоны, шпалы, люди…
Взрыв разметал вагоны вокруг насыпи и перекрутил металлические рельсы, как проволоку. Часть вагонов были разрушены почти полностью, часть обгорела только снаружи и частично изнутри. Практически все пассажиры пострадали…
Такой тип взрыва, когда в воздухе сгорает распылённое горючее вещество, пропитывая огнём всё вокруг, принято называть «объёмным». Это именно такой вид взрыва получается при применении, например, знаменитой установки залпового огня «Буратино» («Солнцепёк»). В данном случае объём газового облака во много раз превышал то, на что способна армейская установка, созданная специально для уничтожения людей…
Взрыв газа был настолько сильный, что в Аше, находящейся в 10 километрах от места катастрофы, во многих окнах выбило стёкла. Огромное грибовидное облако огня и дыма поднялось на такую высоту, что было видно за десятки километров (прим.: поэтому большинство очевидцев, привыкшие к постоянно муссировавшемуся противостоянию СССР/НАТО, в первые минуты решили, что началась ядерная война). В месте взрыва в радиусе нескольких сотен метров горело всё – деревья, земля, вагоны, шпалы, люди…
Взрыв разметал вагоны вокруг насыпи и перекрутил металлические рельсы, как проволоку. Часть вагонов были разрушены почти полностью, часть обгорела только снаружи и частично изнутри. Практически все пассажиры пострадали…
×
Как рассказывали очевидцы, десятки людей, выброшенные взрывом из поездов, метались вдоль железной дороги, словно живые факелы. Гибли целыми семьями. Температура была адской – на погибших сохранились оплавленные золотые украшения, а температура плавления золота выше 1000 градусов. В огненном котле люди испарялись, превращались в пепел. Те, кому довелось пройти этот огненный ад и выжить, так сейчас вспоминают те страшные моменты.
Сергею Васильеву было 18, он работал помощником машиниста поезда «Новосибирск-Адлер». После событий под Улу-Теляком награждён орденом «За личное мужество»:
«Через 3 дня мне предстояло идти в армию. Возможно, меня отправили бы в Афганистан. По крайней мере, я так думал. Никакого предчувствия беды в тот день не было. Мы отдохнули в Усть-Катаве, прицепили состав и возвращались домой. Единственное, на что я обратил внимание, – нехороший туман, который стелился по земле.
После взрыва очнулся на полу, а там всё горит. Машиниста в кабине зажало. Я начал его вытаскивать, а он мужик здоровый был, тяжёлый. Как потом узнал, он умер в больнице на шестые сутки. Только его вытащил, смотрю – дверь решёткой заблокировало – кое-как с ней справился.
Выбрались. Думал, машинист мой подняться не сможет – весь обгорел, едва шевелился… А он встал и пошёл! Шоковое состояние. У меня было 80% ожогов, на теле остались только погоны, ремень и кроссовки без подошвы.
В одном из вагонов бабушка с пятью внуками ехали на море отдыхать. Она в окно бьётся, разбить его не может – двойное. Я ей помог: камнем стекло разбил, она мне троих внуков передала. Эти трое выжили, а двое погибли там... А бабушка, кстати, тоже выжила как-то, она потом меня в Свердловске в больнице нашла. Я там почти 3 месяца провёл в больнице, заново меня по кусочкам состряпали…»
Татьяне С. в момент катастрофы было всего 5 лет, она с родителями и двумя братьями ехала на юг отдохнуть:
«Хоть я была и маленькая, но помню всё, как сейчас: взрыв, пламя, крики, страх… Слава богу, все в моей семье остались живы, но забыть это невозможно. Мы ехали в третьем вагоне в «211» поезде, была ночь. Мой папа был в другом вагоне – в видеосалоне. Когда прогремел взрыв, мы подумали, что началась война. Папа как-то оказался на улице и пошёл, сам не зная куда – от взрыва у него помутнело сознание, но, как оказалось потом, шёл он по направлению к нам.
Мы стояли в середине купе и не могли выбраться – всё капало (пластик) и всё горело, не могли выбить стекло, но потом оно само разбилось из-за температуры. Мы увидели папу и стали ему кричать, он подошёл, мама выкинула нас (детей) ему в окно. Было очень высоко, но мы нормально выбрались. Помню, что казалось очень холодно, хотя было жаркое лето. Когда шли, ноги почему-то прилипали к земле. Мама взяла одеяло зубами (так как руки были обожжены), закутала меня и мы шли несколько километров по рельсам, по мосту, по которому ездят только поезда, было ужасно темно. В общем, если бы папа пошёл в другую сторону, всё бы сложилось по-другому.
Мы добрались до какой-то станции, паровозы мчались мимо нас с бешеной скоростью, все были в шоке, но потом нас всех эвакуировали по больницам. Маму в увезли в Куйбышев, папу в Москву, братьев в Уфу, а меня в Нижний Новгород. У меня 20% ожога, у мамы с папой – руки, а братьям повезло – у них поверхностные ожоги. Реабилитация проходила очень долго, несколько лет, особенно в психологическом плане, потому что смотреть на то, как люди заживо сгорают, это не просто страшно, а ужас, дикий ужас…»
Вот как вспоминает о происшедшем Наталья К. из Адлера, ехавшая в одном из крайних вагонов:
«Проснулась от того, что упала со второй полки на пол (по местному времени шёл уже второй час ночи) – а вокруг всё уже пылало. Мне казалось, что я вижу какой-то кошмарный сон: горит и сползает кожа на моей руке, под ногами ползает охваченный огнём ребёнок, на меня идёт с протянутыми руками солдат с пустыми глазницами, я ползу мимо женщины, которая не может потушить собственные волосы, а в купе нет уже ни полок, ни дверей, ни окон...»
Среди других, своей историей поделился мужчина, который тогда отправился на юг, к морю, с женой и маленькой дочерью:
«Ехали в купе, с нами были ещё молодая женщина с мальчиком 6-8 месяцев и её мама. Взрыва не слышал ни я, ни дочь, мы с ней и проснуться не должны были, наверное. Супруга с дочкой спали на нижней полке, я на верхней. Напротив нас: бабушка с внуком на нижней, молодая мама на верхней. Спал на животе, и тут как из погреба: «Валера, Валера…» Открыл глаза: купе горит. «Бога мать, где Олеся?» Перегородок нет, стал раскидывать остатки перегородок, кожа на пальцах как на сваренных сосисках вывернулась сразу. «Папа, папа…» Нашёл! Ребёнка в окно – маме. Бабушку с внуком тоже – в окно. «Спасите Наташу!» – кричит мне бабушка. А верхнюю полку, где женщина лежала, вместе с ней сорвало, она сидит в углу, а полка на голове. Шифоновое платье растаяло на ней, вся в пузырях. Рукам моим больно, попытался спиной, обжёг о таящий дерматин. Поднимается с полкой. Вырвал полку руками, голова проломлена, виден мозг, но живая и в сознании, хотя соображает плохо. Кое-как и её в окно, сам туда же.
Мы шли пешком. Доча: «Папа, это война? Это немцы? Пошли домой скорей… » Я был потом через 20 лет после аварии, прошёл тот путь ещё раз – 2 километра. Это было правильное моё решение тогда. Кто-то лез в реку, в воду, там и умирал, кто-то бежал в лес. Жена со сломанным голеностопом несла на спине доченьку. Доча не плакала и не кричала – четвёртая степень ожогов, нервные окончания сгорели. На полустанке, куда мы вышли, собралось человек 30. Дикие крики выживших, как будто разом проснулись все мертвецы в мире. Через какое-то время подошёл пожарный поезд, обезумевшие люди кинулись к нему, пожарным ничего не оставалось делать, кроме как забрать людей и вернуться в Улу-Теляк. «Папа, ты почему такой страшный? Папа, у меня в ручках конфеты (пузыри от ожогов)?», – последнее, что я слышал от дочери.
В больнице Улу-Теляка её усыпили уколами. На автобусе в Ашу. «Без жены и ребёнка никуда ни поеду!» В Аше, жена в палате с дочкой, я с ними: «Без меня никуда!» На вертолёте спустя какое-то время в Уфу, от уколов начинаю «плыть». В операционную только с дочкой. Она заплакала. Я: «Что вы делаете?» Врачи: «Всё нормально». «А сколько времени? 12? Господи, столько часов на ногах. Усыпите меня! Сил нет». После наркоза человек такой овощ… Приехали мама, тесть, брат жены. Откуда узнали? Телеграмму сердобольная женщина в Улу-Теляке отправила, низкий поклон ей. «Где Олеся? Алла?» «В этой больнице». Провалился в сон. Очнулся, куда-то тащат, мама рядом. «Куда?» «В Москву» «Олеся?» «С тобой». Солдатики молодые вчетвером кое-как на носилках. «Уроните, щас встану сам!» «Куда, нельзя!» Военный санитарный самолёт Ан-12 – старый знакомый, носилки в 2 этажа. И все: «Пить! Мама, пить!» В Москве очнулся в Склифе, кисти рук как в боксёрских перчатках. «Отрежете?» «Да нет, парень, держись… »
Доченька умерла 19 июня, в полном сознании в страшных мучениях, отказали почки… Мне сказали об этом, предварительно накачав морфием, на девятый день. Рвал бинты, волком выл… Гроза, такой я не слышал ни до, ни после, ливень ураганный в тот день. Это слёзы ушедших. Через год, день в день, 19 июня родился сын…»
Сергею Васильеву было 18, он работал помощником машиниста поезда «Новосибирск-Адлер». После событий под Улу-Теляком награждён орденом «За личное мужество»:
«Через 3 дня мне предстояло идти в армию. Возможно, меня отправили бы в Афганистан. По крайней мере, я так думал. Никакого предчувствия беды в тот день не было. Мы отдохнули в Усть-Катаве, прицепили состав и возвращались домой. Единственное, на что я обратил внимание, – нехороший туман, который стелился по земле.
После взрыва очнулся на полу, а там всё горит. Машиниста в кабине зажало. Я начал его вытаскивать, а он мужик здоровый был, тяжёлый. Как потом узнал, он умер в больнице на шестые сутки. Только его вытащил, смотрю – дверь решёткой заблокировало – кое-как с ней справился.
Выбрались. Думал, машинист мой подняться не сможет – весь обгорел, едва шевелился… А он встал и пошёл! Шоковое состояние. У меня было 80% ожогов, на теле остались только погоны, ремень и кроссовки без подошвы.
В одном из вагонов бабушка с пятью внуками ехали на море отдыхать. Она в окно бьётся, разбить его не может – двойное. Я ей помог: камнем стекло разбил, она мне троих внуков передала. Эти трое выжили, а двое погибли там... А бабушка, кстати, тоже выжила как-то, она потом меня в Свердловске в больнице нашла. Я там почти 3 месяца провёл в больнице, заново меня по кусочкам состряпали…»
Татьяне С. в момент катастрофы было всего 5 лет, она с родителями и двумя братьями ехала на юг отдохнуть:
«Хоть я была и маленькая, но помню всё, как сейчас: взрыв, пламя, крики, страх… Слава богу, все в моей семье остались живы, но забыть это невозможно. Мы ехали в третьем вагоне в «211» поезде, была ночь. Мой папа был в другом вагоне – в видеосалоне. Когда прогремел взрыв, мы подумали, что началась война. Папа как-то оказался на улице и пошёл, сам не зная куда – от взрыва у него помутнело сознание, но, как оказалось потом, шёл он по направлению к нам.
Мы стояли в середине купе и не могли выбраться – всё капало (пластик) и всё горело, не могли выбить стекло, но потом оно само разбилось из-за температуры. Мы увидели папу и стали ему кричать, он подошёл, мама выкинула нас (детей) ему в окно. Было очень высоко, но мы нормально выбрались. Помню, что казалось очень холодно, хотя было жаркое лето. Когда шли, ноги почему-то прилипали к земле. Мама взяла одеяло зубами (так как руки были обожжены), закутала меня и мы шли несколько километров по рельсам, по мосту, по которому ездят только поезда, было ужасно темно. В общем, если бы папа пошёл в другую сторону, всё бы сложилось по-другому.
Мы добрались до какой-то станции, паровозы мчались мимо нас с бешеной скоростью, все были в шоке, но потом нас всех эвакуировали по больницам. Маму в увезли в Куйбышев, папу в Москву, братьев в Уфу, а меня в Нижний Новгород. У меня 20% ожога, у мамы с папой – руки, а братьям повезло – у них поверхностные ожоги. Реабилитация проходила очень долго, несколько лет, особенно в психологическом плане, потому что смотреть на то, как люди заживо сгорают, это не просто страшно, а ужас, дикий ужас…»
Вот как вспоминает о происшедшем Наталья К. из Адлера, ехавшая в одном из крайних вагонов:
«Проснулась от того, что упала со второй полки на пол (по местному времени шёл уже второй час ночи) – а вокруг всё уже пылало. Мне казалось, что я вижу какой-то кошмарный сон: горит и сползает кожа на моей руке, под ногами ползает охваченный огнём ребёнок, на меня идёт с протянутыми руками солдат с пустыми глазницами, я ползу мимо женщины, которая не может потушить собственные волосы, а в купе нет уже ни полок, ни дверей, ни окон...»
Среди других, своей историей поделился мужчина, который тогда отправился на юг, к морю, с женой и маленькой дочерью:
«Ехали в купе, с нами были ещё молодая женщина с мальчиком 6-8 месяцев и её мама. Взрыва не слышал ни я, ни дочь, мы с ней и проснуться не должны были, наверное. Супруга с дочкой спали на нижней полке, я на верхней. Напротив нас: бабушка с внуком на нижней, молодая мама на верхней. Спал на животе, и тут как из погреба: «Валера, Валера…» Открыл глаза: купе горит. «Бога мать, где Олеся?» Перегородок нет, стал раскидывать остатки перегородок, кожа на пальцах как на сваренных сосисках вывернулась сразу. «Папа, папа…» Нашёл! Ребёнка в окно – маме. Бабушку с внуком тоже – в окно. «Спасите Наташу!» – кричит мне бабушка. А верхнюю полку, где женщина лежала, вместе с ней сорвало, она сидит в углу, а полка на голове. Шифоновое платье растаяло на ней, вся в пузырях. Рукам моим больно, попытался спиной, обжёг о таящий дерматин. Поднимается с полкой. Вырвал полку руками, голова проломлена, виден мозг, но живая и в сознании, хотя соображает плохо. Кое-как и её в окно, сам туда же.
Мы шли пешком. Доча: «Папа, это война? Это немцы? Пошли домой скорей… » Я был потом через 20 лет после аварии, прошёл тот путь ещё раз – 2 километра. Это было правильное моё решение тогда. Кто-то лез в реку, в воду, там и умирал, кто-то бежал в лес. Жена со сломанным голеностопом несла на спине доченьку. Доча не плакала и не кричала – четвёртая степень ожогов, нервные окончания сгорели. На полустанке, куда мы вышли, собралось человек 30. Дикие крики выживших, как будто разом проснулись все мертвецы в мире. Через какое-то время подошёл пожарный поезд, обезумевшие люди кинулись к нему, пожарным ничего не оставалось делать, кроме как забрать людей и вернуться в Улу-Теляк. «Папа, ты почему такой страшный? Папа, у меня в ручках конфеты (пузыри от ожогов)?», – последнее, что я слышал от дочери.
В больнице Улу-Теляка её усыпили уколами. На автобусе в Ашу. «Без жены и ребёнка никуда ни поеду!» В Аше, жена в палате с дочкой, я с ними: «Без меня никуда!» На вертолёте спустя какое-то время в Уфу, от уколов начинаю «плыть». В операционную только с дочкой. Она заплакала. Я: «Что вы делаете?» Врачи: «Всё нормально». «А сколько времени? 12? Господи, столько часов на ногах. Усыпите меня! Сил нет». После наркоза человек такой овощ… Приехали мама, тесть, брат жены. Откуда узнали? Телеграмму сердобольная женщина в Улу-Теляке отправила, низкий поклон ей. «Где Олеся? Алла?» «В этой больнице». Провалился в сон. Очнулся, куда-то тащат, мама рядом. «Куда?» «В Москву» «Олеся?» «С тобой». Солдатики молодые вчетвером кое-как на носилках. «Уроните, щас встану сам!» «Куда, нельзя!» Военный санитарный самолёт Ан-12 – старый знакомый, носилки в 2 этажа. И все: «Пить! Мама, пить!» В Москве очнулся в Склифе, кисти рук как в боксёрских перчатках. «Отрежете?» «Да нет, парень, держись… »
Доченька умерла 19 июня, в полном сознании в страшных мучениях, отказали почки… Мне сказали об этом, предварительно накачав морфием, на девятый день. Рвал бинты, волком выл… Гроза, такой я не слышал ни до, ни после, ливень ураганный в тот день. Это слёзы ушедших. Через год, день в день, 19 июня родился сын…»
Первая помощь
Взрыв газовой смеси был такой силы, что тела некоторых пассажиров позже так и не нашли. Кто-то погиб сразу, другие безуспешно пытались выбраться, а многие из тех, кому всё же удалось покинуть раскалённые вагоны, умирали позже от ожогов. Обожжённые взрослые пытались спасать детей – в поезде было много школьников, которые ехали на отдых.
Участковому посёлка «Красный Восход» Анатолию Безрукову было 25 лет (от места катастрофы до его посёлка – всего 2,5 км). Из горящих вагонов он спас семерых человек, помогал отвозить пострадавших в больницы:
«Сначала был один взрыв, потом второй. В небо взметнулось пламя, стало светло, как днём, мы вначале подумали, что сбросили атомную бомбу. Потом поняли, что что-то другое произошло. Помчались к пожарищу на машинах, на тракторах. Техника на крутой склон подняться не могла. Стали карабкаться на косогор – кругом сосны стоят, как обгоревшие спички. Внизу в ложбине увидели рваный металл, упавшие столбы, мачты электропередачи, куски тел… Если есть ад, то он был там: ты из темноты лезешь на железнодорожную насыпь, перед тобой – огонь и искорёженное железо, и из этого огненного месива ползут люди. Я видел, как человек горит, как газ, синим пламенем, как висит кожа на теле лоскутами, женщину на ветке со вспоротым животом. Сколько лет прошло, а у меня так до сих пор всё это стоит перед глазами…
Взрыв газовой смеси был такой силы, что тела некоторых пассажиров позже так и не нашли. Кто-то погиб сразу, другие безуспешно пытались выбраться, а многие из тех, кому всё же удалось покинуть раскалённые вагоны, умирали позже от ожогов. Обожжённые взрослые пытались спасать детей – в поезде было много школьников, которые ехали на отдых.
Участковому посёлка «Красный Восход» Анатолию Безрукову было 25 лет (от места катастрофы до его посёлка – всего 2,5 км). Из горящих вагонов он спас семерых человек, помогал отвозить пострадавших в больницы:
«Сначала был один взрыв, потом второй. В небо взметнулось пламя, стало светло, как днём, мы вначале подумали, что сбросили атомную бомбу. Потом поняли, что что-то другое произошло. Помчались к пожарищу на машинах, на тракторах. Техника на крутой склон подняться не могла. Стали карабкаться на косогор – кругом сосны стоят, как обгоревшие спички. Внизу в ложбине увидели рваный металл, упавшие столбы, мачты электропередачи, куски тел… Если есть ад, то он был там: ты из темноты лезешь на железнодорожную насыпь, перед тобой – огонь и искорёженное железо, и из этого огненного месива ползут люди. Я видел, как человек горит, как газ, синим пламенем, как висит кожа на теле лоскутами, женщину на ветке со вспоротым животом. Сколько лет прошло, а у меня так до сих пор всё это стоит перед глазами…
А на следующий день я уже по работе выехал на место, начали собирать вещественные доказательства. Вот лежит пепел: всё, что от человека осталось, а посередине блестит заколка от галстука – значит, солдатик был. Я даже не боялся. Не может быть никому страшнее, чем тем, кто ехал в этих поездах. Гарью там ещё очень долго пахло…
После того, как раненных увезли, обгоревшие и искорёженные куски тел – руки, ноги, плечи – собирали по всему лесу, снимали с деревьев и складывали на носилки. К вечеру, когда подошли рефрижераторы, таких носилок, заполненных человеческими останками, набралось около 20. Но и вечером солдаты продолжали резаками извлекать из вагонов вплавленные в железо остатки плоти. В отдельную кучу складывали вещи, найденные в округе – детские игрушки и книжки, сумки и чемоданы, кофточки и брюки, многие были почему-то совершенно целые и невредимые, даже не опалённые...
Сердце защемило, когда прибыл поезд с родственниками пострадавших. Они всматривались с надеждой в смятые, как бумажки, вагоны. Пожилые женщины ползали с целлофановыми пакетами в руках, надеясь найти хоть что-то оставшееся от своих родных…»
Сердце защемило, когда прибыл поезд с родственниками пострадавших. Они всматривались с надеждой в смятые, как бумажки, вагоны. Пожилые женщины ползали с целлофановыми пакетами в руках, надеясь найти хоть что-то оставшееся от своих родных…»
Житель «Красного Восхода» Марат Юсупов. В день катастрофы Марат спас из вагона четверых, грузил машины «тяжёлыми» пострадавшими:
«Вокруг этих поездов леса вообще не осталось, а густой был. Все деревья повалило, одни чёрные пеньки. Выжгло землю дотла. Помню много-много людей, все просят о помощи, на холод жалуются, хотя на улице тепло было. Снимали с себя одежду и им отдавали. Я первой девочку маленькую вынес, не знаю, живая ли она…»
Водитель «Урала» Виктор Титлин, житель посёлка «Красный Восход»:
«Раненые в шоковом состоянии расползлись в буреломе, мы их по стонам и крикам искали. Брали человека за руки, за ноги, а в руках оставалась его кожа… Всю ночь, до утра, возили пострадавших в больницу в Ашу».
Валерий Михеев, заместитель редактора газеты «Стальная искра», Аша (10 км от места катастрофы):
«Меня разбудила – а я только прилёг – страшная по яркости вспышка. На горизонте полыхало зарево. Через пару десятков секунд до Аши донеслась взрывная волна, побившая немало стёкол. Понял, случилось что-то страшное. Через несколько минут я был уже в горотделе милиции, вместе с ребятами кинулся в «дежурку», помчались в сторону зарева. То, что увидели, невозможно представить себе даже при больном воображении! Как гигантские свечи горели деревья, вишнёво-красные вагоны дымились вдоль насыпи. Стоял совершенно невозможный единый крик боли и ужаса сотен умирающих и обожжённых людей. Полыхал лес, полыхали шпалы, полыхали люди. Мы кинулись ловить мечущиеся «живые факелы», сбивать с них огонь, относить ближе к дороге, подальше от огня. Апокалипсис… А как много было детей! Вслед за нами начали подъезжать медики. В одну сторону мы складывали живых, в другую – мёртвых. Помню, нёс маленькую девочку, она меня всё про свою маму спрашивала. Передал на руки знакомому врачу – давай перевязывай! Он отвечает: «Валерка, уже всё…» – «Как это всё?! Она ведь только что разговаривала?!» – «Это в шоке».
У молодого машиниста электровоза Сергея Столярова было всего 2 месяца стажа:
«На станции Улу-Теляк я пропустил «212-й скорый», отправился на товарняке вслед за ним. Через несколько километров увидел огромное пламя. Отцепив цистерны с нефтью, стал медленно подъезжать к опрокинутым вагонам. На насыпи змеями вились сорванные взрывной волной провода контактной сети. Забрав в кабину обожжённых людей, двинулся к разъезду, вернулся на место катастрофы уже с прицепленной платформой. Поднимал на руки детей, женщин, ставших беспомощными мужчин и грузил, грузил… Несколько рейсов сделал. Домой вернулся – рубашка колом стояла от запекшейся чужой крови».
Сергей Косматков, председатель колхоза «Красный Восход»:
«На месте трагедии остро пахло страшным запахом горелой плоти, трупным запахом. Вагоны, почему-то ржавого цвета, лежали в нескольких метрах от путей, причудливо сплющенные и изогнутые. Даже трудно представить, какая температура могла заставить так извиваться железо. Удивительно, что в этом пожаре, на земле, превратившейся в кокс, там где вырывались с корнем электроопоры и шпалы, ещё могли остаться живы люди!
Мы прибежали на место взрыва, а деревья лежат поваленные не как обычно – от взрыва, а как в вакууме – в центр взрыва. Хотя при этом ударная волна была такой силы, что в радиусе 12 километров во всех домах выбило стекла. Куски от вагонов мы находили на расстоянии 6 километров от эпицентра.
На место трагедии в течение первого часа пришла вся поселковая техника, которая только имелась. Раненых отправляли в сельский интернат, там их дети перевязывали…
Вот все говорят, что было 575 погибших, на самом деле – намного больше шестисот. Просто много людей ехали без билетов, а опознать потом из тех, кто попал в эпицентр, мало кого могли – один прах да косточки остались. Через 2 дня после пожара пришли уже рабочие класть новые рельсы, прямо на останки. Люди тогда стеной встали, собрали всё в мешочки и похоронили прямо около путей. А через 3 года мы здесь обелиск поставили. Он символизирует две расплавленные рельсы и одновременно профиль женский. А ещё около дороги стоят яркие красные беседки. Их установили в местах, где лежали полностью сгоревшие вагоны. Там родные собираются, поминают».
«Вокруг этих поездов леса вообще не осталось, а густой был. Все деревья повалило, одни чёрные пеньки. Выжгло землю дотла. Помню много-много людей, все просят о помощи, на холод жалуются, хотя на улице тепло было. Снимали с себя одежду и им отдавали. Я первой девочку маленькую вынес, не знаю, живая ли она…»
Водитель «Урала» Виктор Титлин, житель посёлка «Красный Восход»:
«Раненые в шоковом состоянии расползлись в буреломе, мы их по стонам и крикам искали. Брали человека за руки, за ноги, а в руках оставалась его кожа… Всю ночь, до утра, возили пострадавших в больницу в Ашу».
Валерий Михеев, заместитель редактора газеты «Стальная искра», Аша (10 км от места катастрофы):
«Меня разбудила – а я только прилёг – страшная по яркости вспышка. На горизонте полыхало зарево. Через пару десятков секунд до Аши донеслась взрывная волна, побившая немало стёкол. Понял, случилось что-то страшное. Через несколько минут я был уже в горотделе милиции, вместе с ребятами кинулся в «дежурку», помчались в сторону зарева. То, что увидели, невозможно представить себе даже при больном воображении! Как гигантские свечи горели деревья, вишнёво-красные вагоны дымились вдоль насыпи. Стоял совершенно невозможный единый крик боли и ужаса сотен умирающих и обожжённых людей. Полыхал лес, полыхали шпалы, полыхали люди. Мы кинулись ловить мечущиеся «живые факелы», сбивать с них огонь, относить ближе к дороге, подальше от огня. Апокалипсис… А как много было детей! Вслед за нами начали подъезжать медики. В одну сторону мы складывали живых, в другую – мёртвых. Помню, нёс маленькую девочку, она меня всё про свою маму спрашивала. Передал на руки знакомому врачу – давай перевязывай! Он отвечает: «Валерка, уже всё…» – «Как это всё?! Она ведь только что разговаривала?!» – «Это в шоке».
У молодого машиниста электровоза Сергея Столярова было всего 2 месяца стажа:
«На станции Улу-Теляк я пропустил «212-й скорый», отправился на товарняке вслед за ним. Через несколько километров увидел огромное пламя. Отцепив цистерны с нефтью, стал медленно подъезжать к опрокинутым вагонам. На насыпи змеями вились сорванные взрывной волной провода контактной сети. Забрав в кабину обожжённых людей, двинулся к разъезду, вернулся на место катастрофы уже с прицепленной платформой. Поднимал на руки детей, женщин, ставших беспомощными мужчин и грузил, грузил… Несколько рейсов сделал. Домой вернулся – рубашка колом стояла от запекшейся чужой крови».
Сергей Косматков, председатель колхоза «Красный Восход»:
«На месте трагедии остро пахло страшным запахом горелой плоти, трупным запахом. Вагоны, почему-то ржавого цвета, лежали в нескольких метрах от путей, причудливо сплющенные и изогнутые. Даже трудно представить, какая температура могла заставить так извиваться железо. Удивительно, что в этом пожаре, на земле, превратившейся в кокс, там где вырывались с корнем электроопоры и шпалы, ещё могли остаться живы люди!
Мы прибежали на место взрыва, а деревья лежат поваленные не как обычно – от взрыва, а как в вакууме – в центр взрыва. Хотя при этом ударная волна была такой силы, что в радиусе 12 километров во всех домах выбило стекла. Куски от вагонов мы находили на расстоянии 6 километров от эпицентра.
На место трагедии в течение первого часа пришла вся поселковая техника, которая только имелась. Раненых отправляли в сельский интернат, там их дети перевязывали…
Вот все говорят, что было 575 погибших, на самом деле – намного больше шестисот. Просто много людей ехали без билетов, а опознать потом из тех, кто попал в эпицентр, мало кого могли – один прах да косточки остались. Через 2 дня после пожара пришли уже рабочие класть новые рельсы, прямо на останки. Люди тогда стеной встали, собрали всё в мешочки и похоронили прямо около путей. А через 3 года мы здесь обелиск поставили. Он символизирует две расплавленные рельсы и одновременно профиль женский. А ещё около дороги стоят яркие красные беседки. Их установили в местах, где лежали полностью сгоревшие вагоны. Там родные собираются, поминают».
Подвиг врачей
Специализированная помощь пришла только примерно через 1,5-2 часа.
Рассказывает старший врач «Скорой помощи» города Уфа Михаил Калинин:
«В 1.45 на пульт поступил звонок, что под Улу-Теляком горит вагон. Через 10 минут уточнили: выгорел весь состав. Сняли с линии все дежурные машины «Скорой помощи», оснастили их противогазами. Куда ехать – никто не знал, Улу-Теляк в 90 км от Уфы. Машины шли просто на факел…
Вначале были отправлены 3 бригады «Скорой помощи» – на разведку и дорогу узнать, и уже следом ещё 50 машин. Машины выходили по очереди, чтобы врачи могли поддерживать связь друг с другом и со мной. Потому что рации в то время были слабыми, а связь требовалось поддерживать с врачами, выехавшими на место происшествия. Когда стал понятен масштаб, выслал ещё 50 машин. Особенно тяжело пришлось тем докторам, которые первые приехали на место катастрофы».
Рассказывает один из первых врачей, прибывших на место трагедии, врач-реаниматолог «Скорой помощи» Валерий Дмитриев:
«Вышли из машины на пепелище, первое, что видим, – кукла и оторванная нога… Сколько пришлось обезболивающих уколов сделать – уму не постижимо. Когда с ранеными ребятишками тронулись в путь, ко мне подбежала женщина с девочкой на руках: «Доктор, возьмите. У малышки погибли и мать, и отец». Мест в машине не было, я посадил девочку к себе на колени. Она была закутана по самый подбородок в простынку, головка её была вся обожжена, волосики свернулись в запекшиеся кольца – как у барашка, и пахла она, как жареный барашек… До сих пор эту девчушку забыть не могу. По дороге она рассказала мне, что зовут её Жанна, и что ей 3 года. У меня тогда дочке было столько же лет... Потом узнал, что Ахмадеева Жанна Флоридовна, 1986 года рождения, не выжила, умерла в Детской республиканской больнице Уфы…»
Старший врач уфимской службы «Скорой помощи» Михаил Калинин снова вспоминает:
«В первый момент трудно было найти врачей, так как это случилось в ночь с субботы на воскресенье, многие были на дачах. Были задействованы почти все бригады «Скорой помощи» Уфы. На городские вызовы из 110 мы оставили только 7 машин. В ночь с 3 на 4 июля мы в большинстве случаев отказывали в помощи, выезжали только по самым неотложным случаям и на дорожно-транспортные происшествия.
Совместно с министром здравоохранения БАССР посреди ночи приняли решение привлечь вертолётное училище для быстрейшей транспортировки пострадавших из очага с места аварии. Чтобы доставлять людей как можно быстрее до больниц, было решено использовать площадку для посадки вертолётов Ми-2 и Ми-8 военного училища с пострадавшими практически в центре Уфы, за гостиницей «Арена». Это место было выбрано не случайно – именно с площади за гостиницей до многих лечебных учреждений, куда мы доставляли людей, был самый короткий путь: до одной больницы – 40 секунд, до второй – 1,5 минуты, а до третьей – 2,5 минуты езды (прим.: это место так и зовётся теперь – «вертолёткой»). Спасибо службе ГАИ, которые помогли организовать беспрепятственный проезд машинам «Скорой помощи», блокировали магистраль города для подъезда к этой организованной вертолётной площадке. Был привлечен дополнительный транспорт – такси и автобусы.
Медикаменты кончились почти сразу же после приёма первых пациентов. Спасло нас тогда то, что на складах гражданской обороны было достаточное количество носилочных средств и перевязочных материалов. Вскрыли склады с сильнодействующими препаратами, и все пострадавшие получили обезболивающие средства практически на месте происшествия.
Утром 4 июня руководитель управления здравоохранения города Уфы по радио обратился ко всем врачам в городе с просьбой выйти на рабочие места. Это было воскресенье, и в больницах оставались лишь дежурные врачи и санитары. Вышли все, кто услышал и смог. Каждому пострадавшему требовалась помощь не одного, а нескольких специалистов. Через 3 дня было принято решение отправить определенное число людей в ожоговые больницы других городов. Организовали вылеты самолётов из Уфы в Москву, Горький (Нижний Новгород), Самару, Свердловск (Екатеринбург), Ленинград (Санкт-Петербург). Пострадавших в дороге тоже сопровождали врачи «Скорой помощи».
Мне тогда было 37 лет. Я ушёл в субботу на работу русым, а вернулся седым. За ночь голова не только у меня побелела. После трагедии мы не могли какое-то время говорить об этой катастрофе, настолько это было страшно. Не дай Бог видеть такую человеческую трагедию…»
Владислав Загребенко, в 1989 году – врач-реаниматолог областной клинической больницы:
С утра мы вылетели на вертолёте. Куда садиться, вообще не знали. Посадили около поездов. Сверху я видел (рисует) вот такой чётко очерченный круг диаметром примерно с километр, и торчат чёрные обрубки сосен, как спички. Вокруг – тайга. Лежат вагоны, изогнутые бананообразно. Там вертолётов, как мух. Десятки. Ни больных, ни трупов к тому времени не осталось. Военные идеально поработали: эвакуировали людей, трупы увезли, погасили огонь.
Больных привозили на самосвалах, на грузовиках вповалку: живых, не очень живых, вообще неживых. В темноте же грузили. Сортировали по принципу военной медицины. Тяжело раненых – 100% ожогов – на траву. Тут уже не до обезболивания, это закон: если одному тяжёлому будешь помогать, ты потеряешь десять, кому ещё можно помочь.
Особо хочу сказать о местных жителях. У каждого больного дежурил доброволец, врачей и медсестёр же столько не наберёшь, и ещё была очередь, чтобы занять это место. Они тащили котлеты, картошку, всё, что раненые просили… Известно, что этим больным нужно много пить. Но такого количества компотов я представить себе не мог: все подоконники были уставлены, весь пол. Площадь перед корпусом была заполнена волонтёрами. Вся округа поднялась на помощь».
Рассказывает заведующий ожоговым центром Уфы Радик Зинатуллин:
«Первый больной поступил к нам в 6 часов 58 минут. С восьми утра и до обеда – пошёл массовый поток пострадавших. Ожоги были глубокие, практически у всех – ожоги верхних дыхательных путей. У половины пострадавших было обожжено более 70% тела. Наш центр только открылся, в запасе было достаточно и антибиотиков, и препаратов крови, и фибринной плёнки, которую накладывают на обожжённую поверхность. К обеду приехали бригады врачей из Ленинграда и Москвы.
Среди пострадавших было много детей. Помню, у одного сильно обожжённого мальчика было две матери, каждая из которых была уверена, что на кроватке – её сыночек…
Американские врачи, как узнали, прилетели из Штатов, сделав обход, сказали: «Выживет не больше 40%». Как при ядерном взрыве, когда главной травмой бывает именно ожог. Половину из тех, кого они считали обречёнными, мы вытащили».
В штабах при больницах в эти дни царила невыносимая обстановка. Женщины цеплялись за малейшую надежду и подолгу не отходили от списков, там же падая в обморок.
Прибывшие из Днепропетровска на второй день после трагедии отец и молодая женщина в отличие от других родственников, светились счастьем. Они приехали к сыну и мужу (в молодой семье – двое малышей). «Нам не нужны списки, – отмахиваются. – Мы знаем, что он выжил. В «Правде» написали на первой странице, что он детей спасал. Знаем, что лежит в 21-й больнице». И действительно, молодой офицер Андрей Донцов, возвращавшийся домой, прославился, когда вытаскивал из горящих вагонов детей. Но в публикации было указано, что у героя – 98% ожогов… Жена и отец переминаются с ноги на ногу, им хочется быстрее покинуть скорбный штаб, где рыдают люди. Андрея находят по спискам: «Забирайте, в морге», – сообщает телефон 21-й больницы.
Надя Шугаева, доярка из Новосибирской области вдруг начинает истерически смеяться: «Нашла, нашла!» Сопровождающие пытаются вымученно улыбнуться в ответ ей – она нашла отца и брата, сестру и малолетнего племянника. Нашла… в списках погибших.
Специализированная помощь пришла только примерно через 1,5-2 часа.
Рассказывает старший врач «Скорой помощи» города Уфа Михаил Калинин:
«В 1.45 на пульт поступил звонок, что под Улу-Теляком горит вагон. Через 10 минут уточнили: выгорел весь состав. Сняли с линии все дежурные машины «Скорой помощи», оснастили их противогазами. Куда ехать – никто не знал, Улу-Теляк в 90 км от Уфы. Машины шли просто на факел…
Вначале были отправлены 3 бригады «Скорой помощи» – на разведку и дорогу узнать, и уже следом ещё 50 машин. Машины выходили по очереди, чтобы врачи могли поддерживать связь друг с другом и со мной. Потому что рации в то время были слабыми, а связь требовалось поддерживать с врачами, выехавшими на место происшествия. Когда стал понятен масштаб, выслал ещё 50 машин. Особенно тяжело пришлось тем докторам, которые первые приехали на место катастрофы».
Рассказывает один из первых врачей, прибывших на место трагедии, врач-реаниматолог «Скорой помощи» Валерий Дмитриев:
«Вышли из машины на пепелище, первое, что видим, – кукла и оторванная нога… Сколько пришлось обезболивающих уколов сделать – уму не постижимо. Когда с ранеными ребятишками тронулись в путь, ко мне подбежала женщина с девочкой на руках: «Доктор, возьмите. У малышки погибли и мать, и отец». Мест в машине не было, я посадил девочку к себе на колени. Она была закутана по самый подбородок в простынку, головка её была вся обожжена, волосики свернулись в запекшиеся кольца – как у барашка, и пахла она, как жареный барашек… До сих пор эту девчушку забыть не могу. По дороге она рассказала мне, что зовут её Жанна, и что ей 3 года. У меня тогда дочке было столько же лет... Потом узнал, что Ахмадеева Жанна Флоридовна, 1986 года рождения, не выжила, умерла в Детской республиканской больнице Уфы…»
Старший врач уфимской службы «Скорой помощи» Михаил Калинин снова вспоминает:
«В первый момент трудно было найти врачей, так как это случилось в ночь с субботы на воскресенье, многие были на дачах. Были задействованы почти все бригады «Скорой помощи» Уфы. На городские вызовы из 110 мы оставили только 7 машин. В ночь с 3 на 4 июля мы в большинстве случаев отказывали в помощи, выезжали только по самым неотложным случаям и на дорожно-транспортные происшествия.
Совместно с министром здравоохранения БАССР посреди ночи приняли решение привлечь вертолётное училище для быстрейшей транспортировки пострадавших из очага с места аварии. Чтобы доставлять людей как можно быстрее до больниц, было решено использовать площадку для посадки вертолётов Ми-2 и Ми-8 военного училища с пострадавшими практически в центре Уфы, за гостиницей «Арена». Это место было выбрано не случайно – именно с площади за гостиницей до многих лечебных учреждений, куда мы доставляли людей, был самый короткий путь: до одной больницы – 40 секунд, до второй – 1,5 минуты, а до третьей – 2,5 минуты езды (прим.: это место так и зовётся теперь – «вертолёткой»). Спасибо службе ГАИ, которые помогли организовать беспрепятственный проезд машинам «Скорой помощи», блокировали магистраль города для подъезда к этой организованной вертолётной площадке. Был привлечен дополнительный транспорт – такси и автобусы.
Медикаменты кончились почти сразу же после приёма первых пациентов. Спасло нас тогда то, что на складах гражданской обороны было достаточное количество носилочных средств и перевязочных материалов. Вскрыли склады с сильнодействующими препаратами, и все пострадавшие получили обезболивающие средства практически на месте происшествия.
Утром 4 июня руководитель управления здравоохранения города Уфы по радио обратился ко всем врачам в городе с просьбой выйти на рабочие места. Это было воскресенье, и в больницах оставались лишь дежурные врачи и санитары. Вышли все, кто услышал и смог. Каждому пострадавшему требовалась помощь не одного, а нескольких специалистов. Через 3 дня было принято решение отправить определенное число людей в ожоговые больницы других городов. Организовали вылеты самолётов из Уфы в Москву, Горький (Нижний Новгород), Самару, Свердловск (Екатеринбург), Ленинград (Санкт-Петербург). Пострадавших в дороге тоже сопровождали врачи «Скорой помощи».
Мне тогда было 37 лет. Я ушёл в субботу на работу русым, а вернулся седым. За ночь голова не только у меня побелела. После трагедии мы не могли какое-то время говорить об этой катастрофе, настолько это было страшно. Не дай Бог видеть такую человеческую трагедию…»
Владислав Загребенко, в 1989 году – врач-реаниматолог областной клинической больницы:
С утра мы вылетели на вертолёте. Куда садиться, вообще не знали. Посадили около поездов. Сверху я видел (рисует) вот такой чётко очерченный круг диаметром примерно с километр, и торчат чёрные обрубки сосен, как спички. Вокруг – тайга. Лежат вагоны, изогнутые бананообразно. Там вертолётов, как мух. Десятки. Ни больных, ни трупов к тому времени не осталось. Военные идеально поработали: эвакуировали людей, трупы увезли, погасили огонь.
Больных привозили на самосвалах, на грузовиках вповалку: живых, не очень живых, вообще неживых. В темноте же грузили. Сортировали по принципу военной медицины. Тяжело раненых – 100% ожогов – на траву. Тут уже не до обезболивания, это закон: если одному тяжёлому будешь помогать, ты потеряешь десять, кому ещё можно помочь.
Особо хочу сказать о местных жителях. У каждого больного дежурил доброволец, врачей и медсестёр же столько не наберёшь, и ещё была очередь, чтобы занять это место. Они тащили котлеты, картошку, всё, что раненые просили… Известно, что этим больным нужно много пить. Но такого количества компотов я представить себе не мог: все подоконники были уставлены, весь пол. Площадь перед корпусом была заполнена волонтёрами. Вся округа поднялась на помощь».
Рассказывает заведующий ожоговым центром Уфы Радик Зинатуллин:
«Первый больной поступил к нам в 6 часов 58 минут. С восьми утра и до обеда – пошёл массовый поток пострадавших. Ожоги были глубокие, практически у всех – ожоги верхних дыхательных путей. У половины пострадавших было обожжено более 70% тела. Наш центр только открылся, в запасе было достаточно и антибиотиков, и препаратов крови, и фибринной плёнки, которую накладывают на обожжённую поверхность. К обеду приехали бригады врачей из Ленинграда и Москвы.
Среди пострадавших было много детей. Помню, у одного сильно обожжённого мальчика было две матери, каждая из которых была уверена, что на кроватке – её сыночек…
Американские врачи, как узнали, прилетели из Штатов, сделав обход, сказали: «Выживет не больше 40%». Как при ядерном взрыве, когда главной травмой бывает именно ожог. Половину из тех, кого они считали обречёнными, мы вытащили».
В штабах при больницах в эти дни царила невыносимая обстановка. Женщины цеплялись за малейшую надежду и подолгу не отходили от списков, там же падая в обморок.
Прибывшие из Днепропетровска на второй день после трагедии отец и молодая женщина в отличие от других родственников, светились счастьем. Они приехали к сыну и мужу (в молодой семье – двое малышей). «Нам не нужны списки, – отмахиваются. – Мы знаем, что он выжил. В «Правде» написали на первой странице, что он детей спасал. Знаем, что лежит в 21-й больнице». И действительно, молодой офицер Андрей Донцов, возвращавшийся домой, прославился, когда вытаскивал из горящих вагонов детей. Но в публикации было указано, что у героя – 98% ожогов… Жена и отец переминаются с ноги на ногу, им хочется быстрее покинуть скорбный штаб, где рыдают люди. Андрея находят по спискам: «Забирайте, в морге», – сообщает телефон 21-й больницы.
Надя Шугаева, доярка из Новосибирской области вдруг начинает истерически смеяться: «Нашла, нашла!» Сопровождающие пытаются вымученно улыбнуться в ответ ей – она нашла отца и брата, сестру и малолетнего племянника. Нашла… в списках погибших.
Юрий Анохин, врач-психиатр, в то время работал заместителем главного врача психиатрической больницы:
«Нас собрали в больнице по линии гражданской обороны, практически по тревоге. Было раннее утро, подробностей масштабов ещё не было. Вскоре прилетел министр здравоохранения РСФСР и попросил собрать всех специалистов – мы направляли своих врачей по всем травматологиям, реанимациям, сформировали бригады психиатров, которые круглосуточно дежурили поочередно во всех больницах. В среднем 3-4 человека дежурили в каждой уфимской больнице».
Врач Елизавета Вайман, в 1989 году была заведующей отделением Башкирской Республиканской психиатрической больницы:
«Когда я слышу, что «нашему народу на всё плевать», «всем всё равно», «каждый только за себя» и ещё что-то в этом роде, я вспоминаю трагедию Улу-Теляка. Мне не пришлось тогда стоять у операционного стола, делать перевязки. Я, как и многие наши психиатры, участвовала в оказании психологической помощи пострадавшим…
Услышала о трагедии от нашего соседа по даче (это было воскресенье) врача-кардиохирурга. Он прибежал к нам и попросил мужа переставить машину, чтобы он мог немедленно выехать, так как по радио передали, что произошла большая железнодорожная авария и врачей просят приехать на рабочие места. «Через пару минут», – сказал мой муж, заканчивая какое-то огородное мероприятие. Но тут тишайший и интеллигентнейший врач-сосед, побагровев, выдал такую матерную тираду, означавшую, что ехать требуется немедленно, что мы тут же тоже сели в машину, не совсем понимая, что же произошло.
В приёмном покое больницы уже были врачи. Мобильных телефонов-то у нас не было. Кто услышал сообщение по радио, кому уже передали по цепочке, предусмотренной гражданской обороной. Нас, психиатров, тут же распределили по больницам для оказания психологической, психотерапевтической или, если понадобится, психиатрической помощи и тем, кто пострадал, и прибывающим к месту происшествия родственникам.
Я дежурила в приёмном отделении восьмой больницы. Тут же был развернут круглосуточный пункт приёма донорской крови. Поздно ночью выстроилась огромная очередь желающих безвозмездно сдать кровь для пострадавших. Здесь были люди всех возрастов и, судя по одежде, разного достатка. Какой-то очень пожилой человек размахивал удостоверением участника ВОВ и ссорился с медсестрой, не разрешившей ему по причине преклонного возраста сдавать кровь. В очереди плакал грудной ребенок, которого держала на руках молодая женщина. Они с мужем пришли сдавать кровь вместе с двумя маленькими детьми. «Ну что вы детей-то мучаете в 3 часа ночи!» – как-то не к месту сказала я (до сих пор стыдно). Они удивились: «А что делать? Оставить не с кем, а кровь людям нужна». Помню двух подвыпивших мужчин, пытавшихся передать пострадавшим авоську с бутылкой водки, пучком лука и несколькими яблоками. Они почти плакали, доказывая, что водка – лучшее обезболивающее. Но получив отказ, стали просить принять «хотя бы витамины».
Обходя палаты, где лежали пострадавшие, я познакомилась с женщиной-уфимкой, которая пришла, как она сказала, просто чем-нибудь помочь. В своё следующее дежурство я снова увидела её в той же палате. «Да я и не уходила, – просто сказала она, – побуду здесь, пока нужна. На работе договорилась, муж с детьми справляется». Всё это было сказано без всякого пафоса, как само собой разумеющееся. Таких добровольных помощников было немало. Их никто не призывал и особо не благодарил за оказанную помощь. Они просто встали в общий строй, чтобы помочь попавшим в страшную беду людям.
И не надо мне говорить, что наши люди безразличны к чужой беде. Тридцать лет назад я убедилась в обратном».
Вспоминают родственники и очевидцы
Рассказывает Тамара Б.:
«Мой родной дядя – Киртава Резо Ражденович, 19 лет, после учебки ехал в другую воинскую часть. В ту ночь он вытащил из горящего поезда больше 10 детей, ехавших из лагеря. Получил ожоги, несовместимые с жизнью (80%), ожоги были получены как раз во время спасения детей. Скончался на четвертый день после катастрофы. Посмертно награждён… В его честь была названа улица в селе, где он родился и вырос: село Леселидзе (Кингисепп), Абхазская АССР, Грузия».
Рассказывает Галина Д.:
«У моей сотрудницы в этой катастрофе погибли родственники: жена и двое сыновей брата, – делится историей Галина Д. – Брат был военным, поэтому в поисках семьи у него была возможность облететь место катастрофы на вертолёте. То, что он увидел, повергло его в шок. К несчастью, его родные ехали в одном из последних вагонов, тех самых, что попали в эпицентр взрыва. Всё, что осталось от самого вагона – колесная платформа, всё сгорело дотла. Своих любимых и дорогих жену и детей он так и не нашёл, в гробах хоронили землю с прахом».
Вспоминает Салават Абдулин, отец погибшей старшеклассницы:
«На вокзале нам говорили, что последние вагоны, в которых ехали наши дети, не пострадали. Кто-то сказал, что звонил преподаватель Тулупов, который поехал с ними, сказал, что всё в порядке. Нас просто успокаивали. В шесть вечера спецпоездом мы поехали в Ашу, из Аши – в Уфу. В списках живых дочери не было. Три дня мы искали в больницах. Никаких следов. Нашёл на пепелище её заколку для волос, которую сам отремонтировал перед поездкой, её рубашку… Потом пошли с женой по холодильникам… Была там одна девочка. По возрасту похожа на мою дочь. Головы не было, только два зуба снизу торчали. Чёрная, как сковородка. Думал, по ногам узнаю, она у меня танцевала, балерина была, но ног не было по самое туловище. А телом похожа была. Я потом корил себя, можно было и по группе крови узнать, и по ключице (она в детстве ломала). В том состоянии до меня это не дошло. А может, это она была… Неопознанных «фрагментов» людей осталось очень много…»
Вспоминает Владимир Б.:
«Мой друг Андрей Долгачёв попал в этот «ад», когда ехал из армии домой в город Новоаннинский Волгоградской области, поезд № 211, вагон 9. Вагон не опрокинуло, но выгорел он полностью. В ту ночь Андрей вытащил из вагона обгоревшую беременную женщину, судьба её мне неизвестна. Ожогов у него было не очень много (около 28%), правда, глубокие. Скончался Андрей через 2 недели после катастрофы в Свердловском ожоговом центре. Ему было 18 лет. Хоронили всем городом. Вечная память всем, кто там погиб!»
Вспоминает Дмитрий Г.:
«Был там. Из уфимской «учебки» ВВС на Карла Маркса. Подъём по тревоге утром, сухпай и на «Икарусах» на место. Погибших собирали, рукавиц не хватало, рвали тряпьё какое-то, обматывали руки. Носилок не помню, носили на плащ-палатках, так и укладывали вместе с ними. Пожары потом тушили ещё поодаль, где лес тлел. Горбачёв прилетал, Язов, вертушки перед их прибытием летали, нас в оцепление ставили вокруг их совещательной палатки. Были не только наши, другие солдаты, железнодорожники вроде или стройбатовцы… Курсанты ещё, не помню, откуда именно».
Вспоминает Евгения М.:
«Мне было 8 лет, отдыхали у родственников в Иглино. Моя тётка работала в больнице медсестрой, за ней утром прибежала коллега, вызывали весь медперсонал. Днём вышли на улицу – в небе стоял гул от вертолётов, было страшно. Отправились компанией детей к больнице. До сих пор в памяти осталась картина – от «скорой» несут маленькую девочку, лет трёх, она плачет, на ней нет одежды и всё тело – сплошной ожог… Это было ужасно».
«Нас собрали в больнице по линии гражданской обороны, практически по тревоге. Было раннее утро, подробностей масштабов ещё не было. Вскоре прилетел министр здравоохранения РСФСР и попросил собрать всех специалистов – мы направляли своих врачей по всем травматологиям, реанимациям, сформировали бригады психиатров, которые круглосуточно дежурили поочередно во всех больницах. В среднем 3-4 человека дежурили в каждой уфимской больнице».
Врач Елизавета Вайман, в 1989 году была заведующей отделением Башкирской Республиканской психиатрической больницы:
«Когда я слышу, что «нашему народу на всё плевать», «всем всё равно», «каждый только за себя» и ещё что-то в этом роде, я вспоминаю трагедию Улу-Теляка. Мне не пришлось тогда стоять у операционного стола, делать перевязки. Я, как и многие наши психиатры, участвовала в оказании психологической помощи пострадавшим…
Услышала о трагедии от нашего соседа по даче (это было воскресенье) врача-кардиохирурга. Он прибежал к нам и попросил мужа переставить машину, чтобы он мог немедленно выехать, так как по радио передали, что произошла большая железнодорожная авария и врачей просят приехать на рабочие места. «Через пару минут», – сказал мой муж, заканчивая какое-то огородное мероприятие. Но тут тишайший и интеллигентнейший врач-сосед, побагровев, выдал такую матерную тираду, означавшую, что ехать требуется немедленно, что мы тут же тоже сели в машину, не совсем понимая, что же произошло.
В приёмном покое больницы уже были врачи. Мобильных телефонов-то у нас не было. Кто услышал сообщение по радио, кому уже передали по цепочке, предусмотренной гражданской обороной. Нас, психиатров, тут же распределили по больницам для оказания психологической, психотерапевтической или, если понадобится, психиатрической помощи и тем, кто пострадал, и прибывающим к месту происшествия родственникам.
Я дежурила в приёмном отделении восьмой больницы. Тут же был развернут круглосуточный пункт приёма донорской крови. Поздно ночью выстроилась огромная очередь желающих безвозмездно сдать кровь для пострадавших. Здесь были люди всех возрастов и, судя по одежде, разного достатка. Какой-то очень пожилой человек размахивал удостоверением участника ВОВ и ссорился с медсестрой, не разрешившей ему по причине преклонного возраста сдавать кровь. В очереди плакал грудной ребенок, которого держала на руках молодая женщина. Они с мужем пришли сдавать кровь вместе с двумя маленькими детьми. «Ну что вы детей-то мучаете в 3 часа ночи!» – как-то не к месту сказала я (до сих пор стыдно). Они удивились: «А что делать? Оставить не с кем, а кровь людям нужна». Помню двух подвыпивших мужчин, пытавшихся передать пострадавшим авоську с бутылкой водки, пучком лука и несколькими яблоками. Они почти плакали, доказывая, что водка – лучшее обезболивающее. Но получив отказ, стали просить принять «хотя бы витамины».
Обходя палаты, где лежали пострадавшие, я познакомилась с женщиной-уфимкой, которая пришла, как она сказала, просто чем-нибудь помочь. В своё следующее дежурство я снова увидела её в той же палате. «Да я и не уходила, – просто сказала она, – побуду здесь, пока нужна. На работе договорилась, муж с детьми справляется». Всё это было сказано без всякого пафоса, как само собой разумеющееся. Таких добровольных помощников было немало. Их никто не призывал и особо не благодарил за оказанную помощь. Они просто встали в общий строй, чтобы помочь попавшим в страшную беду людям.
И не надо мне говорить, что наши люди безразличны к чужой беде. Тридцать лет назад я убедилась в обратном».
Вспоминают родственники и очевидцы
Рассказывает Тамара Б.:
«Мой родной дядя – Киртава Резо Ражденович, 19 лет, после учебки ехал в другую воинскую часть. В ту ночь он вытащил из горящего поезда больше 10 детей, ехавших из лагеря. Получил ожоги, несовместимые с жизнью (80%), ожоги были получены как раз во время спасения детей. Скончался на четвертый день после катастрофы. Посмертно награждён… В его честь была названа улица в селе, где он родился и вырос: село Леселидзе (Кингисепп), Абхазская АССР, Грузия».
Рассказывает Галина Д.:
«У моей сотрудницы в этой катастрофе погибли родственники: жена и двое сыновей брата, – делится историей Галина Д. – Брат был военным, поэтому в поисках семьи у него была возможность облететь место катастрофы на вертолёте. То, что он увидел, повергло его в шок. К несчастью, его родные ехали в одном из последних вагонов, тех самых, что попали в эпицентр взрыва. Всё, что осталось от самого вагона – колесная платформа, всё сгорело дотла. Своих любимых и дорогих жену и детей он так и не нашёл, в гробах хоронили землю с прахом».
Вспоминает Салават Абдулин, отец погибшей старшеклассницы:
«На вокзале нам говорили, что последние вагоны, в которых ехали наши дети, не пострадали. Кто-то сказал, что звонил преподаватель Тулупов, который поехал с ними, сказал, что всё в порядке. Нас просто успокаивали. В шесть вечера спецпоездом мы поехали в Ашу, из Аши – в Уфу. В списках живых дочери не было. Три дня мы искали в больницах. Никаких следов. Нашёл на пепелище её заколку для волос, которую сам отремонтировал перед поездкой, её рубашку… Потом пошли с женой по холодильникам… Была там одна девочка. По возрасту похожа на мою дочь. Головы не было, только два зуба снизу торчали. Чёрная, как сковородка. Думал, по ногам узнаю, она у меня танцевала, балерина была, но ног не было по самое туловище. А телом похожа была. Я потом корил себя, можно было и по группе крови узнать, и по ключице (она в детстве ломала). В том состоянии до меня это не дошло. А может, это она была… Неопознанных «фрагментов» людей осталось очень много…»
Вспоминает Владимир Б.:
«Мой друг Андрей Долгачёв попал в этот «ад», когда ехал из армии домой в город Новоаннинский Волгоградской области, поезд № 211, вагон 9. Вагон не опрокинуло, но выгорел он полностью. В ту ночь Андрей вытащил из вагона обгоревшую беременную женщину, судьба её мне неизвестна. Ожогов у него было не очень много (около 28%), правда, глубокие. Скончался Андрей через 2 недели после катастрофы в Свердловском ожоговом центре. Ему было 18 лет. Хоронили всем городом. Вечная память всем, кто там погиб!»
Вспоминает Дмитрий Г.:
«Был там. Из уфимской «учебки» ВВС на Карла Маркса. Подъём по тревоге утром, сухпай и на «Икарусах» на место. Погибших собирали, рукавиц не хватало, рвали тряпьё какое-то, обматывали руки. Носилок не помню, носили на плащ-палатках, так и укладывали вместе с ними. Пожары потом тушили ещё поодаль, где лес тлел. Горбачёв прилетал, Язов, вертушки перед их прибытием летали, нас в оцепление ставили вокруг их совещательной палатки. Были не только наши, другие солдаты, железнодорожники вроде или стройбатовцы… Курсанты ещё, не помню, откуда именно».
Вспоминает Евгения М.:
«Мне было 8 лет, отдыхали у родственников в Иглино. Моя тётка работала в больнице медсестрой, за ней утром прибежала коллега, вызывали весь медперсонал. Днём вышли на улицу – в небе стоял гул от вертолётов, было страшно. Отправились компанией детей к больнице. До сих пор в памяти осталась картина – от «скорой» несут маленькую девочку, лет трёх, она плачет, на ней нет одежды и всё тело – сплошной ожог… Это было ужасно».
Точное число погибших в катастрофе так и не смогли установить, так как согласно показаниям свидетелей, были пассажиры, которые ехали «зайцами» и они не были никак учтены. Кроме того на детей до 5 лет билеты вообще не выписывались, так как они ехали бесплатно, и потому их данные также нигде не учитывались. Всего в 38 вагонах и двух локомотивах, согласно официальным данным, было 1379 человек – 1284 пассажира (в том числе 383 ребёнка старше 5 лет) и 86 членов поездных и локомотивных бригад. После взрыва на месте было обнаружено 258 тел. В больницы с ожогами было доставлено более тысячи человек, из которых 317 в последствии скончались, 623 стали инвалидами. Дальше начинаются разночтения в цифрах, которые, как я понимаю, следуют именно из того, что общее число пассажиров установить так и не удалось: официально считается, что погибло 575 человек, но при этом какое-то количество тел сразу было вывезено техникой, 317 человек скончались в больницах. На третий день, под давлением спешащих замять историю центральных властей, непосредственно на месте трагедии были захоронены безымянными 327 тел, которые совершенно не поддавались опознанию. В итоге на мемориале указано 675 имён, из которых почти 200 – дети...
Больше всего детей оказалось в двух последних вагонах, прицепленных к одному из злосчастных поездов в Челябинске, где среди прочих ехали выпускники челябинской школы № 107 в Краснодар (по другой информации в Молдавию) на сбор черешни (17 лет всем) и молодёжная хоккейная команда спортивного клуба «Трактор» (15-16 лет).
Последние вагоны обоих поездов пострадали больше всего, так как некоторое время после возгорания составы ещё продолжали по инерции двигаться, выезжая в противоположные стороны из огненного облака, и только после повторного – самого мощного взрыва, хвостовые вагоны, оказавшиеся в самом эпицентре, разметало.
Из хоккеистов, двукратных чемпионов страны, из десяти парней четверых вообще не нашли, один умер в больнице, и только один выжил и даже продолжил играть в хоккей. Из 54 школьников, ехавших на сбор черешни, почти половину не нашли, выжили только 9, все сопровождавшие их учителя погибли…
Больше всего детей оказалось в двух последних вагонах, прицепленных к одному из злосчастных поездов в Челябинске, где среди прочих ехали выпускники челябинской школы № 107 в Краснодар (по другой информации в Молдавию) на сбор черешни (17 лет всем) и молодёжная хоккейная команда спортивного клуба «Трактор» (15-16 лет).
Последние вагоны обоих поездов пострадали больше всего, так как некоторое время после возгорания составы ещё продолжали по инерции двигаться, выезжая в противоположные стороны из огненного облака, и только после повторного – самого мощного взрыва, хвостовые вагоны, оказавшиеся в самом эпицентре, разметало.
Из хоккеистов, двукратных чемпионов страны, из десяти парней четверых вообще не нашли, один умер в больнице, и только один выжил и даже продолжил играть в хоккей. Из 54 школьников, ехавших на сбор черешни, почти половину не нашли, выжили только 9, все сопровождавшие их учителя погибли…
Были и счастливчики
Почти всегда после больших катастроф на транспорте находятся люди, которых случай уберёг от гибели – опоздали, решили сдать билеты. Похожую историю рассказала Юлия М. из Челябинской области, на момент Ашинской трагедии она была совсем маленькой.
«Эта катастрофа произошла на мой день рождения, мне должно было исполниться 3 года, и родители решили сделать мне подарок – поездку к бабушке. Так как росла я в военном городке ДОСе (город Чебаркуль), то отправиться мы должны были с этой станции. Билеты каждый год брали непосредственно за несколько часов до поезда (такие были обстоятельства), и всегда благополучно. А в этот раз получилось следующее: папа периодически бегал к кассе узнать про билеты, ему кассирша говорила каждый раз, мол, не беспокойтесь, за пять часов до прибытия будут вам билеты. Ближе к тому времени папа опять подходит узнать, а ему говорят: через час приходите. Я, мама и папа весь день проторчали на вокзале. Старший брат уже был у бабушки (ехать хотели в Тамбов). В итоге по прибытию поезда кассирша говорит: не получается с билетами, но будут завтра. Папа с ней разругался, мама и папа на нервах сами между собой переругались, я плачу… А так как транспорт уже не ходил, мы пошли с чемоданами через лес нервные и расстроенные домой. А утром узнали, что произошла такая трагедия… Так что мой день рождения двойной и в одно и то же число».
Были и курьезные случаи.
– Утром в сельсовет пришел мужчина с новосибирского поезда, с портфелем, в костюме, в галстуке – ни одной царапинки, – рассказывал участковый Анатолий Безруков. – А как выбрался из вспыхнувшего поезда – не помнит. Ночь в лесу в беспамятстве проплутал.
Являлись отставшие от поезда и в штабы.
– Ищете меня? – поинтересовался парень, заглянувший в скорбное место на железнодорожном вокзале.
– Зачем нам вас искать? – удивились там, но заученно заглянули в списки.
– Есть! – обрадовался молодой человек, найдя свою фамилию в столбике пропавших без вести.
Александр Кузнецов загулял за несколько часов до трагедии. Вышел на станции пива попить, а как ушёл злополучный поезд не помнит. Провел на полустанке сутки, и лишь отрезвев, узнал о случившемся. Добрался до Уфы – сообщить, что живой. Мама юноши в это время методично обходила морги, мечтая найти хоть что-то от сыночка, чтобы похоронить. Домой мать и сын уехали вместе…
Почти всегда после больших катастроф на транспорте находятся люди, которых случай уберёг от гибели – опоздали, решили сдать билеты. Похожую историю рассказала Юлия М. из Челябинской области, на момент Ашинской трагедии она была совсем маленькой.
«Эта катастрофа произошла на мой день рождения, мне должно было исполниться 3 года, и родители решили сделать мне подарок – поездку к бабушке. Так как росла я в военном городке ДОСе (город Чебаркуль), то отправиться мы должны были с этой станции. Билеты каждый год брали непосредственно за несколько часов до поезда (такие были обстоятельства), и всегда благополучно. А в этот раз получилось следующее: папа периодически бегал к кассе узнать про билеты, ему кассирша говорила каждый раз, мол, не беспокойтесь, за пять часов до прибытия будут вам билеты. Ближе к тому времени папа опять подходит узнать, а ему говорят: через час приходите. Я, мама и папа весь день проторчали на вокзале. Старший брат уже был у бабушки (ехать хотели в Тамбов). В итоге по прибытию поезда кассирша говорит: не получается с билетами, но будут завтра. Папа с ней разругался, мама и папа на нервах сами между собой переругались, я плачу… А так как транспорт уже не ходил, мы пошли с чемоданами через лес нервные и расстроенные домой. А утром узнали, что произошла такая трагедия… Так что мой день рождения двойной и в одно и то же число».
Были и курьезные случаи.
– Утром в сельсовет пришел мужчина с новосибирского поезда, с портфелем, в костюме, в галстуке – ни одной царапинки, – рассказывал участковый Анатолий Безруков. – А как выбрался из вспыхнувшего поезда – не помнит. Ночь в лесу в беспамятстве проплутал.
Являлись отставшие от поезда и в штабы.
– Ищете меня? – поинтересовался парень, заглянувший в скорбное место на железнодорожном вокзале.
– Зачем нам вас искать? – удивились там, но заученно заглянули в списки.
– Есть! – обрадовался молодой человек, найдя свою фамилию в столбике пропавших без вести.
Александр Кузнецов загулял за несколько часов до трагедии. Вышел на станции пива попить, а как ушёл злополучный поезд не помнит. Провел на полустанке сутки, и лишь отрезвев, узнал о случившемся. Добрался до Уфы – сообщить, что живой. Мама юноши в это время методично обходила морги, мечтая найти хоть что-то от сыночка, чтобы похоронить. Домой мать и сын уехали вместе…
Катастрофа: что произошло
Как уже говорилось, в результате утечки из трубопровода, газовая смесь, будучи тяжелее воздуха, стала постепенно скапливаться в лощине. В условиях жаркой и безветренной погоды, именно в последние пару дней концентрация газа значительно выросла. При этом, специалисты пришли к выводу, что проходившие поочередно грузовые и пассажирские составы мощным потоком набегающего перед ними воздуха прокладывали своеобразный безопасный «коридор» для себя, и беда отодвигалась. Вероятнее всего, и в этот раз всё обошлось бы, так как поезда «Новосибирск – Адлер» и «Адлер – Новосибирск» согласно железнодорожному расписанию не должны были встретиться на данном участке… Но встретились, расталкиваемые взрывоопасные газы перемешались и… произошла трагедия. В которой одновременно смешались вина и халатность огромного количества людей, разбавленные невероятно трагичным стечением ряда обстоятельств.
Как уже говорилось, в результате утечки из трубопровода, газовая смесь, будучи тяжелее воздуха, стала постепенно скапливаться в лощине. В условиях жаркой и безветренной погоды, именно в последние пару дней концентрация газа значительно выросла. При этом, специалисты пришли к выводу, что проходившие поочередно грузовые и пассажирские составы мощным потоком набегающего перед ними воздуха прокладывали своеобразный безопасный «коридор» для себя, и беда отодвигалась. Вероятнее всего, и в этот раз всё обошлось бы, так как поезда «Новосибирск – Адлер» и «Адлер – Новосибирск» согласно железнодорожному расписанию не должны были встретиться на данном участке… Но встретились, расталкиваемые взрывоопасные газы перемешались и… произошла трагедия. В которой одновременно смешались вина и халатность огромного количества людей, разбавленные невероятно трагичным стечением ряда обстоятельств.
Расследование, поиск виновных
Шесть лет продолжалось следствие, которое вело Прокуратура СССР. С самого начала следствие вышло на очень важные персоны: на руководителей отраслевого проектного института, утвердивших проект с грубейшими немыслимыми нарушениями норм и правил строительства и безопасности; на заместителя нефтяной промышленности СССР, который своим указанием ради экономии средств отменил телеметрию (приборы, которые контролируют работу всей магистрали), отменил регулярные облёты на вертолёте и упразднил должность обходчика, оставив трубопровод фактически без всякого надзора… Но спустя 6 лет на скамье подсудимых оказались совсем другие лица.
По существу, 80-томное уголовное дело было сведено к противостоянию двух могущественных организаций – «Миннефтегазстроя» и «Союзнефтегазпереработки»: строители пытались обвинить эксплуатационщиков в различных несанкционированных земляных работах, и таким образом свалить вину на них. Но истина всё же выяснилась.
Возле трубопровода находилась деревня Средний Казаяк, но так как она находилась в опасной близости от газопровода, то её жителей должны были переселить. Однако, исполнено решение не было. Вместо этого посчитали более целесообразным построить обвод вокруг деревни, и как раз именно во время строительства этого обвода, в одном из мест соединения старой и новой трубы, трубопровод получил серьёзные механические повреждения во время проведения земляных работ, которые в дальнейшем не были надлежащим образом устранены. Кроме того, не была проведена соответствующая надлежащая проверка сварочных и изоляционных работ. Всё это в совокупности привело в итоге к трагедии.
Таким образом в 1995 году на скамье подсудимых оказались: прораб Фануз Кашапов и инженер Рамиль Уразин из ПМК-1, не осуществившие должный контроль земельных и сварочно-монтажных работ; начальник участка СМУ-1 Игорь Калачёв, не осуществивший должного контроля при проведении изоляционных работ; начальник смены эксплуатационной службы Александр Макаров, не проверивший должным образом сделанные работы – все они были обвинены по ч. 2 ст. 215 УК РСФСР (нарушение правил про производстве строительных работ, повлекшее гибель людей; санкция: до пяти лет лишения свободы); начальник стройуправления треста «Нефтепроводмонтаж» Виктор Курочкин и начальник линейной инженерно-технологической службы Александр Курбатов, которые не проконтролировали действия своих подчинённых и не провели испытательно-проверочные работы на прочность – им было предъявлено обвинение по ч. 2 ст. 215 УК РСФСР и по ст. 172 УК РСФСР (халатность). Последние двое были приговорены к 2 годам колонии поселения (для понимания: столько примерно суд даёт за причинение смерти по неосторожности одному человеку при ДТП, например). Все остальные ранее перечисленные получили 2 года лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора на год и тут же были судом амнистированы. Ещё один персонаж – замначальника ВПО «Союзнефтегазпереработка» Александр Смирнов, подписавший итоговый акт госприёмки объекта, вообще в зале суда не оказался, так как его уголовное дело было прекращено по амнистии в процессе следствия… Вот такой благодушной оказалась Фемида в реалиях новой России. Хотя не факт, что при уцелевшем СССР было бы иначе.
Шесть лет продолжалось следствие, которое вело Прокуратура СССР. С самого начала следствие вышло на очень важные персоны: на руководителей отраслевого проектного института, утвердивших проект с грубейшими немыслимыми нарушениями норм и правил строительства и безопасности; на заместителя нефтяной промышленности СССР, который своим указанием ради экономии средств отменил телеметрию (приборы, которые контролируют работу всей магистрали), отменил регулярные облёты на вертолёте и упразднил должность обходчика, оставив трубопровод фактически без всякого надзора… Но спустя 6 лет на скамье подсудимых оказались совсем другие лица.
По существу, 80-томное уголовное дело было сведено к противостоянию двух могущественных организаций – «Миннефтегазстроя» и «Союзнефтегазпереработки»: строители пытались обвинить эксплуатационщиков в различных несанкционированных земляных работах, и таким образом свалить вину на них. Но истина всё же выяснилась.
Возле трубопровода находилась деревня Средний Казаяк, но так как она находилась в опасной близости от газопровода, то её жителей должны были переселить. Однако, исполнено решение не было. Вместо этого посчитали более целесообразным построить обвод вокруг деревни, и как раз именно во время строительства этого обвода, в одном из мест соединения старой и новой трубы, трубопровод получил серьёзные механические повреждения во время проведения земляных работ, которые в дальнейшем не были надлежащим образом устранены. Кроме того, не была проведена соответствующая надлежащая проверка сварочных и изоляционных работ. Всё это в совокупности привело в итоге к трагедии.
Таким образом в 1995 году на скамье подсудимых оказались: прораб Фануз Кашапов и инженер Рамиль Уразин из ПМК-1, не осуществившие должный контроль земельных и сварочно-монтажных работ; начальник участка СМУ-1 Игорь Калачёв, не осуществивший должного контроля при проведении изоляционных работ; начальник смены эксплуатационной службы Александр Макаров, не проверивший должным образом сделанные работы – все они были обвинены по ч. 2 ст. 215 УК РСФСР (нарушение правил про производстве строительных работ, повлекшее гибель людей; санкция: до пяти лет лишения свободы); начальник стройуправления треста «Нефтепроводмонтаж» Виктор Курочкин и начальник линейной инженерно-технологической службы Александр Курбатов, которые не проконтролировали действия своих подчинённых и не провели испытательно-проверочные работы на прочность – им было предъявлено обвинение по ч. 2 ст. 215 УК РСФСР и по ст. 172 УК РСФСР (халатность). Последние двое были приговорены к 2 годам колонии поселения (для понимания: столько примерно суд даёт за причинение смерти по неосторожности одному человеку при ДТП, например). Все остальные ранее перечисленные получили 2 года лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора на год и тут же были судом амнистированы. Ещё один персонаж – замначальника ВПО «Союзнефтегазпереработка» Александр Смирнов, подписавший итоговый акт госприёмки объекта, вообще в зале суда не оказался, так как его уголовное дело было прекращено по амнистии в процессе следствия… Вот такой благодушной оказалась Фемида в реалиях новой России. Хотя не факт, что при уцелевшем СССР было бы иначе.
Итоги
Многих участников спасательной операции, врачей «Скорой помощи» наградили орденами «Дружбы народов».
После трагедии пассажирские вагоны стали делать из других, менее горючих и более жаро- и огнестойких материалов.
Злополучный трубопровод был закрыт и больше не эксплуатировался.
В Уфе в 18-й городской больнице появилась специальная «Кафедра скорой помощи и медицины катастроф с курсом термической травмы».
Рядом с местом трагедии сооружён восьмиметровый мемориал. На гранитной плите выбиты имена 575 жертв (или 675?). Здесь ж, покоятся 327 урн с прахом. Вокруг мемориала за прошедшие годы выросли сосны – на месте прежних, сгоревших. Здесь же оборудован специальный остановочный пункт – «Платформа 1710 километр».
Многих участников спасательной операции, врачей «Скорой помощи» наградили орденами «Дружбы народов».
После трагедии пассажирские вагоны стали делать из других, менее горючих и более жаро- и огнестойких материалов.
Злополучный трубопровод был закрыт и больше не эксплуатировался.
В Уфе в 18-й городской больнице появилась специальная «Кафедра скорой помощи и медицины катастроф с курсом термической травмы».
Рядом с местом трагедии сооружён восьмиметровый мемориал. На гранитной плите выбиты имена 575 жертв (или 675?). Здесь ж, покоятся 327 урн с прахом. Вокруг мемориала за прошедшие годы выросли сосны – на месте прежних, сгоревших. Здесь же оборудован специальный остановочный пункт – «Платформа 1710 километр».
Источник:
Ссылки по теме:
- "Поворот дьявола" на горной дороге в Перу унес несколько десятков жизней
- Авария дня. Столкновение с товарняком в Нальчике
- Авария дня. Тепловоз протаранил фуру с солью на переезде в Подмосковье
- Рухнувший мост в Австралии: двум семьям невероятно повезло
- Авария дня. Шкода столкнулась с электричкой в Подмосковье
Автор, назови мне современных эффективных менеджеров, Миллер, Сечин?
Аж в горле ком, напомнили..
Расскажите что произошло ПОСЛЕ эксперимента.
PS. Кстати, я замечу что Вы уже сами себе противоречите. Сначала говорите что виноваты "эксперименты", а потом говорите что "начальники".
Теперь, что там было на самом деле. Вначале был так называемый "эксперимент" по безопасности: сколько проработает станция после аварийной остановки (землетрясение, теракт). Результат - станция проработала примерно 200 секунд. И на этом всё бы и закончилось.
Но тут позвонили из Киевского Обкома и потребовали запустить станцию заново, ибо "у нас тут скоро праздник и электричества может не хватить". По атомным нормативам повторный запуск станции разрешен только через неделю из-за "сваливания в йодную яму". Но киевские холуи, под угрозой "партбилеты на стол" заставили персонал ЧАС перезапустить станцию. Вот такие дела.