6177
1
Основано на реальных событиях, имена изменены
(очень трогательная статья, прочтите до конца!)
(очень трогательная статья, прочтите до конца!)
Я люблю кладбища. Кажется, я даже уже об этом писала. Там есть о чем подумать. Идешь тихо, смотришь на могилы и понимаешь, что за этими одинаковыми камнями и крестами – судьбы. Разные, неповторимые… Радости, беды, надежды, разочарования, любовь, ненависть… Кем были эти люди? Как жили? Как умирали? Хорошо, плохо? О чем мечтали?.. Бог весть…
Больше всего люблю сельские кладбища. И особенно весной. Рядом со смертью – рождение новой жизни. Пробуждается и поёт природа, греет солнце, щебечут птицы. И именно в этот миг чувствуешь, что смерти-то этой и нет. Просто открылась дверь, и ушёл туда человек. Куда? И что будет теперь с ним? Знает только Господь…
***
В этом году в нашей деревне меня опять туда потянуло.
У одной могилки сидела старушка. Кто у неё там – муж, сын? Посидела, перекрестилась и пошла куда-то. Рядом с другой очень деятельно копошились молодые мужчина с женщиной. Она рвала траву, он красил оградку. И о чем-то оживлённо и совсем не по-кладбищенски болтали. Когда я шла обратно, они тоже уже собирались. Женщина напоследок протирала фотографию на памятнике. А ее спутник зачем-то, тоже заботливо, пристраивал рядом на земле рюмку водки.
В тот день я случайно обратила внимание на одну могилу. Не потому что она была заброшенной и неухоженной – таких там много. А потому что покосившийся ржавый крест, воткнутый в землю, был явно самодельным, из каких-то двух труб. И всё – ни ограды, ни цветов. Только заросший, давно забытый холм. И даже на фоне других неприкаянных могил он выглядел особенно сиротливо. Как будто никогда и не был никому нужен…
Весь вечер этот грустный холм так и стоял у меня перед глазами. И увидев соседку, старенькую уже тётю Машу, я спросила про него.
– Тот, на отшибе, с трубами? Так это Серёжка-урод, – ответила она. – Бедолага…
Она вздохнула и задумалась, что-то вспоминая…
***
Серёжка, правда, был бедолагой. С рождения. Бабка его, которую все в деревне звали просто Петровна, и которая единственная из всех человеческих существ на земле хоть как-то тепло к нему относилась, вздыхала, глядя на внука, и шамкала беззубым ртом: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер».
Может и лучше. Но Серёжка жил.
Выжил он, когда мать его, Маринка, местная алкоголичка, сквозь пьяный угар осознав, что беременна, выпила какой-то абортивный отвар, который дала ей местная знахарка, и сама чуть не померла…
Выжил он, когда полусумасшедший от беспробудного пьянства отец его Степан зашвырнул в скулящего уже от голода сына топором и снес ему половину лица. Так Серёжка в четыре года стал уродом. Маринка заголосила, хотя к сыну особых чувств не испытывала. Степан протрезвел, сам пошёл в местную милицию, его посадили, в тюрьме он помер.
Маринка по мужу убивалась недолго, пока другой алкаш, Генка, не пришёл к ней с бутылкой и со словами: «Щенок, пойди погуляй», – отвесил на ходу забинтованному Сережке пендаля. Маринка на это тупо заржала и плотоядно вытаращилась на водку…
Выжил Сережка, когда неделями дома было нечего жрать, и он таскал еду с соседних огородов.
Иногда, правда, бабка Петровна, тоже пьющая, но с перерывами, подкармливала его. Но это было нечасто и до очередного ее запоя. А потом она померла, и кормить пацана вообще стало некому.
Выжил, когда с ним, уродом, грязным и оборванным, брезговали общаться даже подобные ему оборванцы – тоже дети пьющих родителей, которых тогда в деревне было больше половины.
Только стал диким и злым.
Выжил, когда допивал за спящими прямо на грязном полу мамкой и Генкой «паленку», а потом блевал сутками и обещал себе, что у него всё будет по-другому.
И даже тогда выжил, когда вешался из-за рыжей Ольки. Любил он ее, все знали. Но ни подойти, ни заговорить не решался. Потому что урод. Лишь злобно зыркал на неё глазами, как будто и любя и ненавидя одновременно за свои муки, и ускорял шаг, чтобы пройти быстрее мимо. А потом Олька вышла замуж за местного красавца Ивана. Несколько дней деревня пила, пела и гуляла. А Сережка сидел у своего дома на лавочке и прислушивался. А потом пошёл в сарай и повесился. Только оборвалась верёвка, и его лишь чуть придушило. Как будто даже смерть брезговала им.
***
Пацаном в местной школе Сережка появлялся нечасто. И то, потому что пригрозили: «Не будешь учиться – помрешь в тюрьме, как папаша твой». Быть как отец он хотел меньше всего. А потом настали девяностые, люди поехали в города, а кто остался – либо спился, либо сторчался, либо помер. За редким исключением, и то – стариков. Учиться в школе стало некому, и до сих пор стоит она, заброшенная и никому не нужная. Сережка к тому моменту со скрипом окончил восемь классов, просидев в некоторых по два года.
Что он теперь делал? Пил, как и все. Только в одиночку. Хотя когда-то обещал себе, что не будет. Ну и устроился на работу сторожем на еле ещё дышащий районный завод. Его взяли с какой-то злорадной готовностью и шёпотом за спиной: «Вот урод. Такой рожи любой вор испугается…»
Так прошло несколько лет… Померла мамка Маринка, замёрзла спьяну зимой в сугробе. Исчез Генка. Сережка не чувствовал, что он остался один. Он всегда один и был. Так уныло и «дошкандыбал» бы он, наверное, по жизни до того своего могильного холмика.
Но однажды поздней осенью напился он, как всегда, один, упал где-то по дороге домой и заснул, как когда-то мать, в снегу. И так же замёрз бы там. Но проснулся оттого, что кто-то лизал его уродливое лицо. Открыл он мутные глаза и увидел такую же страшную, как он сам, одноглазую и одноухую собачью морду. Пёс схватил его за ворот тулупа и потянул, мол: «Вставай, дурак, помрешь же».
И Сережка встал. Шатаясь, дошёл он до своего дома, открыл дверь и впустил увязавшегося за ним пса.
***
Что это был за покалеченный пёс и откуда он взялся, Серега не знал.
– Тебе пожрать, наверное, – пробормотал он. – А нет ничего. Ладно, полежи.
Парень кинул на холодный пол старое одеяло, оделся и вышел.
– Тебе как всегда? – спросила его Нюрка-самогонщица, у которой он брал выпивку. И не дожидаясь ответа, протянула мутную бутылку.
– Нет, мне это… Костей каких-то. Ну или просто…
– Чего-чего?
– Я заплачу.
– И этот допился, – со знанием дела прошептала Нюрка вслед Сереге, когда он уходил с остатками супа, который она ему продала.
Уродливый пес поел, а потом благодарно лизнул парню руку. Тот от неожиданности даже задохнулся и ошарашенно вытаращился на место, которого коснулся шершавый язык. До этого самое доброе, что он видел и слышал в жизни, были слова бабки Петровны: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер». А потом медленно, робко и неумело положил эту руку на обезображенную кем-то песью голову.
Так «притулились» друг к другу два одиноких уродливых и никому не нужных существа. И стало им теплее.
Впервые в жизни Серегу кто-то ждал дома. И впервые он спешил туда, в этот дом, покупая так же у Нюрки какие-то объедки. И как же был он счастлив, когда открывал дверь, а навстречу с радостным лаем бросался его единственный в этом мире друг. Нет, он и выпивку тоже брал, но уже не так часто. А потом стал чего-то готовить. Ел сам и угощал Одноухого – так он назвал пса. И было им хорошо.
Над ними посмеивались: «Надо же, два урода, нашли друг друга». Но и замечать стали, что глаза у Сереги могут быть не только дикими и злыми, но и ласковыми и добрыми. Наверное, в эти минуты он думал о том, что и его теперь ждут и что он кому-то нужен.
Со временем он сделал Одноухому во дворе будку, посадил на длинную цепь, и тот старательно охранял дом, облаивая всех, кто проходил мимо. Хотя охранять-то было незачем. Брать у Сереги было нечего, и все это знали.
***
А потом Одноухий пропал. Сорвался, наверное, с цепи и убежал. Многие тогда видели, как Серега подолгу стоял у забора и всматривался вдаль.
Через несколько дней деревенские мужики принесли пса на одеяле с перебитыми ногами. Тот еле дышал, но был жив.
– Это Петька с компанией… Мы видели, – сказали они и положили Одноухого на землю.
Петька был местный наркоман и просто дебил.
Серега опустился на колени рядом с псом и обнял его. А тот слабо лизнул его в нос.
– Пойдём выпьем, что ли, – пробормотали мужики, как-то растерянно всхлипнув. И тихонько побрели.
Сережка с трудом поднял Одноухого и понёс в дом. Вечером к ним постучалась Нюрка.
– Я это… Вот, сварила вам… Поешьте, что ли… Да убери ты свои деньги!
Пёс выжил, но ходить уже больше не мог, только ползал. И однажды Серега, взяв тяжёлую палку, пошёл туда, где чаще всего гулеванил Петька с компанией, покалечивший его единственного друга.
Разное потом говорили. Кто-то – что Серега хотел просто попугать, кто-то – что так же перебить ноги, как это сделали с Одноухим. Но через два дня нашли его с ножом в спине. Хватились бы, наверное, и позже, а может, и вообще не хватились бы, но выл пес на всю деревню, и заподозрили люди неладное. А Петьки после этого и след простыл.
Собрались мужики, сколотили гроб, похоронили Серегу. Да что там похоронили. Закопали на местном кладбище за деревней – и все. Дом заколотили. А Одноухий? Одноухий опять пропал…
***
– Мы долго удивлялись тогда, куда этот пёс мог деться, он же не ходячий, – вспоминала старенькая соседка тетя Маша, которая мне все это рассказывала. – А потом Нюрка-самогонщица вся в слезах прибежала с кладбища.
Ходила Нюрка на могилу к своей покойной матери. Проходя мимо места, где недавно похоронили Серегу-урода, замерла, как громом поражённая. На могильном холмике, обняв покалеченными лапами землю, лежал Одноухий. Он был мертв…
… Тетя Маша украдкой вытерла слезы.
– Сколько лет прошло, а не могу спокойно вспоминать. Ты там была, видела, что это далеко. Как он дополз-то, бедный, как нашёл?…
… В тот день у Серегиной могилы собрался народ. Нюрка, мужики, женщины, нестарая ещё тетя Маша… Они стояли, смотрели на Одноухого и думали о чем-то своём.
– Сделайте Сереге крест какой, что-ли, мужики, – сказала вдруг Нюрка. – Что мы, хуже собаки? С меня бутылка.
– Что мы, не люди, – ответил кто-то.
– А ведь мужик он был неплохой, зла никому не делал, – раздался другой голос.
– Отмучился, бедолага…
– Эх…
Так появился на том холмике наскоро сваренный крест из двух труб. А потом прошло время, ещё много народу разъехалось, Серегин дом совсем развалился, могила заросла и все всё забыли…
… На следующий день я нарвала маленький букет – одуванчики, какие-то синие цветочки – и пошла на кладбище. Так же звенела природа, пели птицы, порхали бабочки, и казалось, что смерти нет.
– Почему Господь дал тебе всё это? – думала я. – Где ты сейчас? Как тебе там?
И мне почему-то казалось, что всё у Сереги сейчас хорошо. Вот чувствовала я это, и всё. А ещё я думала о том, что будь в жизни у него чуть больше любви, всё было бы по-другому.
Как же важна Любовь! Если даже любовь собаки сумела осветить и согреть жизнь несчастного одинокого парня, что смогла бы сделать любовь человеческая. Да, любовь творит чудеса! А отсутствие ее убивает всё живое. И почему умел любить тот же уродливый пёс Одноухий, а мы, люди, часто не умеем? Мы же не хуже собак…
Елена Кучеренко
Больше всего люблю сельские кладбища. И особенно весной. Рядом со смертью – рождение новой жизни. Пробуждается и поёт природа, греет солнце, щебечут птицы. И именно в этот миг чувствуешь, что смерти-то этой и нет. Просто открылась дверь, и ушёл туда человек. Куда? И что будет теперь с ним? Знает только Господь…
***
В этом году в нашей деревне меня опять туда потянуло.
У одной могилки сидела старушка. Кто у неё там – муж, сын? Посидела, перекрестилась и пошла куда-то. Рядом с другой очень деятельно копошились молодые мужчина с женщиной. Она рвала траву, он красил оградку. И о чем-то оживлённо и совсем не по-кладбищенски болтали. Когда я шла обратно, они тоже уже собирались. Женщина напоследок протирала фотографию на памятнике. А ее спутник зачем-то, тоже заботливо, пристраивал рядом на земле рюмку водки.
В тот день я случайно обратила внимание на одну могилу. Не потому что она была заброшенной и неухоженной – таких там много. А потому что покосившийся ржавый крест, воткнутый в землю, был явно самодельным, из каких-то двух труб. И всё – ни ограды, ни цветов. Только заросший, давно забытый холм. И даже на фоне других неприкаянных могил он выглядел особенно сиротливо. Как будто никогда и не был никому нужен…
Весь вечер этот грустный холм так и стоял у меня перед глазами. И увидев соседку, старенькую уже тётю Машу, я спросила про него.
– Тот, на отшибе, с трубами? Так это Серёжка-урод, – ответила она. – Бедолага…
Она вздохнула и задумалась, что-то вспоминая…
***
Серёжка, правда, был бедолагой. С рождения. Бабка его, которую все в деревне звали просто Петровна, и которая единственная из всех человеческих существ на земле хоть как-то тепло к нему относилась, вздыхала, глядя на внука, и шамкала беззубым ртом: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер».
Может и лучше. Но Серёжка жил.
Выжил он, когда мать его, Маринка, местная алкоголичка, сквозь пьяный угар осознав, что беременна, выпила какой-то абортивный отвар, который дала ей местная знахарка, и сама чуть не померла…
Выжил он, когда полусумасшедший от беспробудного пьянства отец его Степан зашвырнул в скулящего уже от голода сына топором и снес ему половину лица. Так Серёжка в четыре года стал уродом. Маринка заголосила, хотя к сыну особых чувств не испытывала. Степан протрезвел, сам пошёл в местную милицию, его посадили, в тюрьме он помер.
Маринка по мужу убивалась недолго, пока другой алкаш, Генка, не пришёл к ней с бутылкой и со словами: «Щенок, пойди погуляй», – отвесил на ходу забинтованному Сережке пендаля. Маринка на это тупо заржала и плотоядно вытаращилась на водку…
Выжил Сережка, когда неделями дома было нечего жрать, и он таскал еду с соседних огородов.
Иногда, правда, бабка Петровна, тоже пьющая, но с перерывами, подкармливала его. Но это было нечасто и до очередного ее запоя. А потом она померла, и кормить пацана вообще стало некому.
Выжил, когда с ним, уродом, грязным и оборванным, брезговали общаться даже подобные ему оборванцы – тоже дети пьющих родителей, которых тогда в деревне было больше половины.
Только стал диким и злым.
Выжил, когда допивал за спящими прямо на грязном полу мамкой и Генкой «паленку», а потом блевал сутками и обещал себе, что у него всё будет по-другому.
И даже тогда выжил, когда вешался из-за рыжей Ольки. Любил он ее, все знали. Но ни подойти, ни заговорить не решался. Потому что урод. Лишь злобно зыркал на неё глазами, как будто и любя и ненавидя одновременно за свои муки, и ускорял шаг, чтобы пройти быстрее мимо. А потом Олька вышла замуж за местного красавца Ивана. Несколько дней деревня пила, пела и гуляла. А Сережка сидел у своего дома на лавочке и прислушивался. А потом пошёл в сарай и повесился. Только оборвалась верёвка, и его лишь чуть придушило. Как будто даже смерть брезговала им.
***
Пацаном в местной школе Сережка появлялся нечасто. И то, потому что пригрозили: «Не будешь учиться – помрешь в тюрьме, как папаша твой». Быть как отец он хотел меньше всего. А потом настали девяностые, люди поехали в города, а кто остался – либо спился, либо сторчался, либо помер. За редким исключением, и то – стариков. Учиться в школе стало некому, и до сих пор стоит она, заброшенная и никому не нужная. Сережка к тому моменту со скрипом окончил восемь классов, просидев в некоторых по два года.
Что он теперь делал? Пил, как и все. Только в одиночку. Хотя когда-то обещал себе, что не будет. Ну и устроился на работу сторожем на еле ещё дышащий районный завод. Его взяли с какой-то злорадной готовностью и шёпотом за спиной: «Вот урод. Такой рожи любой вор испугается…»
Так прошло несколько лет… Померла мамка Маринка, замёрзла спьяну зимой в сугробе. Исчез Генка. Сережка не чувствовал, что он остался один. Он всегда один и был. Так уныло и «дошкандыбал» бы он, наверное, по жизни до того своего могильного холмика.
Но однажды поздней осенью напился он, как всегда, один, упал где-то по дороге домой и заснул, как когда-то мать, в снегу. И так же замёрз бы там. Но проснулся оттого, что кто-то лизал его уродливое лицо. Открыл он мутные глаза и увидел такую же страшную, как он сам, одноглазую и одноухую собачью морду. Пёс схватил его за ворот тулупа и потянул, мол: «Вставай, дурак, помрешь же».
И Сережка встал. Шатаясь, дошёл он до своего дома, открыл дверь и впустил увязавшегося за ним пса.
***
Что это был за покалеченный пёс и откуда он взялся, Серега не знал.
– Тебе пожрать, наверное, – пробормотал он. – А нет ничего. Ладно, полежи.
Парень кинул на холодный пол старое одеяло, оделся и вышел.
– Тебе как всегда? – спросила его Нюрка-самогонщица, у которой он брал выпивку. И не дожидаясь ответа, протянула мутную бутылку.
– Нет, мне это… Костей каких-то. Ну или просто…
– Чего-чего?
– Я заплачу.
– И этот допился, – со знанием дела прошептала Нюрка вслед Сереге, когда он уходил с остатками супа, который она ему продала.
Уродливый пес поел, а потом благодарно лизнул парню руку. Тот от неожиданности даже задохнулся и ошарашенно вытаращился на место, которого коснулся шершавый язык. До этого самое доброе, что он видел и слышал в жизни, были слова бабки Петровны: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер». А потом медленно, робко и неумело положил эту руку на обезображенную кем-то песью голову.
Так «притулились» друг к другу два одиноких уродливых и никому не нужных существа. И стало им теплее.
Впервые в жизни Серегу кто-то ждал дома. И впервые он спешил туда, в этот дом, покупая так же у Нюрки какие-то объедки. И как же был он счастлив, когда открывал дверь, а навстречу с радостным лаем бросался его единственный в этом мире друг. Нет, он и выпивку тоже брал, но уже не так часто. А потом стал чего-то готовить. Ел сам и угощал Одноухого – так он назвал пса. И было им хорошо.
Над ними посмеивались: «Надо же, два урода, нашли друг друга». Но и замечать стали, что глаза у Сереги могут быть не только дикими и злыми, но и ласковыми и добрыми. Наверное, в эти минуты он думал о том, что и его теперь ждут и что он кому-то нужен.
Со временем он сделал Одноухому во дворе будку, посадил на длинную цепь, и тот старательно охранял дом, облаивая всех, кто проходил мимо. Хотя охранять-то было незачем. Брать у Сереги было нечего, и все это знали.
***
А потом Одноухий пропал. Сорвался, наверное, с цепи и убежал. Многие тогда видели, как Серега подолгу стоял у забора и всматривался вдаль.
Через несколько дней деревенские мужики принесли пса на одеяле с перебитыми ногами. Тот еле дышал, но был жив.
– Это Петька с компанией… Мы видели, – сказали они и положили Одноухого на землю.
Петька был местный наркоман и просто дебил.
Серега опустился на колени рядом с псом и обнял его. А тот слабо лизнул его в нос.
– Пойдём выпьем, что ли, – пробормотали мужики, как-то растерянно всхлипнув. И тихонько побрели.
Сережка с трудом поднял Одноухого и понёс в дом. Вечером к ним постучалась Нюрка.
– Я это… Вот, сварила вам… Поешьте, что ли… Да убери ты свои деньги!
Пёс выжил, но ходить уже больше не мог, только ползал. И однажды Серега, взяв тяжёлую палку, пошёл туда, где чаще всего гулеванил Петька с компанией, покалечивший его единственного друга.
Разное потом говорили. Кто-то – что Серега хотел просто попугать, кто-то – что так же перебить ноги, как это сделали с Одноухим. Но через два дня нашли его с ножом в спине. Хватились бы, наверное, и позже, а может, и вообще не хватились бы, но выл пес на всю деревню, и заподозрили люди неладное. А Петьки после этого и след простыл.
Собрались мужики, сколотили гроб, похоронили Серегу. Да что там похоронили. Закопали на местном кладбище за деревней – и все. Дом заколотили. А Одноухий? Одноухий опять пропал…
***
– Мы долго удивлялись тогда, куда этот пёс мог деться, он же не ходячий, – вспоминала старенькая соседка тетя Маша, которая мне все это рассказывала. – А потом Нюрка-самогонщица вся в слезах прибежала с кладбища.
Ходила Нюрка на могилу к своей покойной матери. Проходя мимо места, где недавно похоронили Серегу-урода, замерла, как громом поражённая. На могильном холмике, обняв покалеченными лапами землю, лежал Одноухий. Он был мертв…
… Тетя Маша украдкой вытерла слезы.
– Сколько лет прошло, а не могу спокойно вспоминать. Ты там была, видела, что это далеко. Как он дополз-то, бедный, как нашёл?…
… В тот день у Серегиной могилы собрался народ. Нюрка, мужики, женщины, нестарая ещё тетя Маша… Они стояли, смотрели на Одноухого и думали о чем-то своём.
– Сделайте Сереге крест какой, что-ли, мужики, – сказала вдруг Нюрка. – Что мы, хуже собаки? С меня бутылка.
– Что мы, не люди, – ответил кто-то.
– А ведь мужик он был неплохой, зла никому не делал, – раздался другой голос.
– Отмучился, бедолага…
– Эх…
Так появился на том холмике наскоро сваренный крест из двух труб. А потом прошло время, ещё много народу разъехалось, Серегин дом совсем развалился, могила заросла и все всё забыли…
… На следующий день я нарвала маленький букет – одуванчики, какие-то синие цветочки – и пошла на кладбище. Так же звенела природа, пели птицы, порхали бабочки, и казалось, что смерти нет.
– Почему Господь дал тебе всё это? – думала я. – Где ты сейчас? Как тебе там?
И мне почему-то казалось, что всё у Сереги сейчас хорошо. Вот чувствовала я это, и всё. А ещё я думала о том, что будь в жизни у него чуть больше любви, всё было бы по-другому.
Как же важна Любовь! Если даже любовь собаки сумела осветить и согреть жизнь несчастного одинокого парня, что смогла бы сделать любовь человеческая. Да, любовь творит чудеса! А отсутствие ее убивает всё живое. И почему умел любить тот же уродливый пёс Одноухий, а мы, люди, часто не умеем? Мы же не хуже собак…
Елена Кучеренко
Ссылки по теме:
- Египетский зоопарк решил обмануть посетителей, выдав ослов за зебр
- Дайкичи и Фуку-Чан - кошки, которые гуляют вместе со своим хозяином
- 52-летняя американка задушила бешеную лисицу одной рукой
- Рабочие бросились врассыпную, увидев приближающегося питбуля
- Загадочный почтальон: мужчина установил камеру, чтобы узнать, кто приносит ему газеты по ночам
Новости партнёров
реклама
Также, в своей преамбуле скажу, не являюсь верующим или уверовавшим, ибо моё знание и понимание принципиально отличается от верований на основе личных нравственных или безнравственных предпочтений и знание моё свободно от методик собственного обезболивания по тёмным технологиям во избежании расплаты за собственные нравственные преступления.
Так вот. Фабула. Показанная жизнь Серёги ужасна и тягостна в смысле прозябания в таком виде. Поскольку череда воплощений человеческих является одной непрерывной линией развития или деградации личности, то следует рассматривать смерть физического тела как процесс ременного прерывания этой самой цепочки развития или деградации.
Выражение "горбатого могила исправит" не является корректным в том смысле, что смерть человека не является конечной расплатой в том случае, если человек упал в собственной деградации настолько, что количество его омерзительных преступлений против всех ключевых и основополагающих нравственных понятий.
Иначе говоря, казнённый в тюрьме серийный убийца и растлитель, проходит в трибунале путь разоблачения, а затем, уже разоблачённый, теряет жизнь, и с этим "багажом" его земной путь прекращают на его низком уровне деградации. И с этого же низкого уровня деградации, которого он достиг, бывший серийный убийца и растлитель вступает в следующую жизнь.
Расплатой за собственные преступления в предыдущих жизнях является многообразие форм расплаты - это рождение в семье бичей, алкоголиков, наркоманов, ранняя детская смерть в результате "несчастного" случая или насильственных деяний третьих лиц, ощущения абортируемого зародыша в чреве матери, различные нейрофизические и анатомические дефекты рождённого или инвалидность, полученная уже в течение жизни, различные несчастливые и трагичные обстоятельства, и прочее.
Проще говоря, чтобы Серёге родиться от матери бичихи, потаскухи и алкоголички, заливающей водкой собственные преступления совершённые ранее, Серёге надо было в серии своих предыдущих воплощений совершать нечто такое, за что он либо умер расстрелянным, либо умер в мучениях от букета болезней в случае если смог прижизненно избежать трибунала.
Почему от букета болезней, кто-то спросит? Потому, что когда совершаешь нечто против совести и здравого смысла, начинает болеть душа.
В языке есть точное определение "душевнобольной". Это является результатом взаимодействия физических и нефизических тел человека.
Механизм работает достаточно просто. Наврал - стал тупее.
Торжествуешь с чувством превосходства - реальность воспринимается менее адекватно. Воруешь - твоя жизнь превращается в унылое безконечное дерьмо и окружение твоё состоит из воров и лжецов. Убиваешь, не казнишь разоблачая, - и жизнь твоя наполняется страхом, ложью, болезнью, враньём, вокруг тебя точно такие же как ты сам и все они тебя хотят грохнуть или подставить при любом удобном случае.
В тексте объяснения женщины Елены Кучеренко присутствует мотив, что, дескать, мы все рождаемся в мучениях, живём мученически, Серёга жил в мучениях, отправился на тот свет, отмучившись, теперь он будет вечно пребывать в раю за своё мученичество.
Ну, для женщины, отягощённой различными верованиями с собственной недоразвитостью такие объяснения нормальны, они разоблачают Елену как женщину старательно не понимающую Подвиг порядочных женщин по типу Анны Морозовой, Зои Космодемьянской, Королевы-Девы Елизаветы, Жанны Дарк, и многих других порядочных женщин, совершивших прижизненно Великие Поступки и уход из собственной жизни для этих женщин не стало их личной потерей.
Есть такой древний принцип - "Во что смотришься - в то и обращаешься".
Вот во что или в кого смотрелась и смотрится Елена Кучеренко, если смысл жизни одного Серёги как смысл жизни антигероя, она понять не в состоянии.
Моё личное отношение к Серёге не является ненавистью или жалостью, напротив, у меня чувство благодарности к Серёге и я это объясню.
Ненависть - индикатор собственной неправоты.
"Если ты сердишься - значит ты неправ".
А жалость - индикатор собственного непонимания мотивов активности предателя. То есть, когда у кого-либо включается жалость, это означает лишь непонимание чьих либо мотивов, как следствие можно любому трусу и подкаблучнику приписать героизм и мужественность.
Так вот. Обратите внимание на период детства, у Серёги полностью отсутствуют друзья, даже упоминание хоть какого-то примитивного дружеского участия отсутствует. Это расплата за то, что Серёга предавал не только друзей, но и принципы дружбы и товарищества вообще. Воровал Серёга с огорода в детстве - ну для Серёги это дело обычное, он и в прошлых жизнях делал всё, чтобы воровать. Самого Серёгу такое положение вещей его детства как прозябание в деревне, избиения алкашей и прочие мерзости вполне устраивали - он и раньше так жил.
Вот взять детдомовского Александра Матросова. Для него отсутствие родительской опеки стало во благо, Матросов ранее никого не предавал и не убивал, поэтому безпризорник Матросов стал Героем Советского Союза, и я думаю, что сам Матросов сейчас в своём развитии пошёл ещё дальше, ещё выше.
Всё познаётся в сравнении и безпризорник Серёга - тоже познаётся.
Но лишь в том случае, если перед познающим есть правильные ориентиры и познающий воспринимает Героями Матросовых, а не Солженициных.
А за порядочных женщин воспринимаются Любки Шевцовы из Молодогвардейцев, а не престарелые Аллы Пугачёвы и их материнское чадолюбие.
Наиболее интересен в смысле развития человека является период взрослой жизни Серёги, он стал более вменяемый и даже был в состоянии трудиться хотя бы сторожем. Работа малоразвивающая, коллективной и дружеской развивающей деятельности почти никакой, но даже это для Серёги является той золотой жемчужиной в море дерьма его унылой жизни.
Далее, в жизни Серёги происходит грандиозный поворот в его масштабе.
Когда у Серёги желание сдохнуть превращается в навязчивую когнитивную идею, в его несчастном одиночестве появляется друг - Одноухий.
Обратите внимание, с каким глубоким благоговением Серёга воспринял дружескую благодарность - пёс лизнул ему руку за остатки супа.
Для человека, глубоко упавшего в собственное безвестное одиночество, участие в его судьбе точно такого же безвестного пса - это грандиозное событие. Чтобы это понять, я снова покажу для примера контраст.
Вот живут пожилые люди, они брошены, они никому не интересны и никому не нужны вследствие расплаты за собственные нравственные преступления.
Наврал - стал тупее. И скучнее. Тупой лжец никому не интересен, подобно лжецу Навальному. Вот и прозябают люди на склоне лет в одиночестве, сами себя изолируя от интересных собеседником и нескучных друзей.
Такой вид одиночества не является одиночеством мудрецов и подобные виды одиночества приводят к деградации личности. Человек скатывается по интеллекту и по силе духа до уровня ребёнка.
Это как у Солженицына, он всю жизнь гордился тем, что его мировоззрение не изменилось с момента его возраста в одиннадцать лет. То есть, дегенерат хвалится, что он сам задержался в развитии на уровне ребёнка.
Ну или почитать труды нейрофизиологов по типу Павлова. Сам академик Павлов рассматривает интеллект взрослого шимпанзе как уровень достижения пятилетнего человеческого ребёнка.
Вот у пожилых людей, расплачивающихся за свои преступления против совести личной унылостью и ненужностью, интеллектуальная и духовная составляющая падает примерно до уровня шимпанзе.
Во что смотришься - в то и обращаешься. Поскольку не каждому в быту дано общаться с обезьянами, то самое простое - начинают непроизвольно смотреться в каких-то легкодоступных домашних животных. Например, это кошки. Много кошек.
То есть, у старой женщины в квартире много кошек - это то самое, что я описываю.
Я к чему всё это?
Я веду к пониманию масштабов расплаты Серёги. Если даже одинокая несчастная собака стала настоящим для него другом, то для Серёги такая дружба - безусловно ценность огромной величины. Ну хоть кто-то с ним дружит и не считает его унылым, никчёмным и скучным.
То есть, последующие поступки Серёги являются путём возвращения к человеческому облику. Путём остановки деградации и началом подъёма в своём развитии. Серёга начал заботиться о друге, он начал кормить собаку и даже меньше бухать, что говорит о его когнитивном желании прекратить самоистязания и снижении желания сдохнуть.
Вершиной достижений Серёги, конечно в его масштабе, является поступок, когда Серёга отправился совершить возмездие к наркоману избившему его пса. То есть, Серёга совершил усилие по разоблачению наркомана как подлеца и вознамерился совершить верный поступок по воздаянию.
Поскольку Серёга ещё достаточно несовершенен, то его смерть от ножа в спину - это результат его собственного непонимания как жизнь устроена.
Удар ножа в спину является актом предательства и трусости, это понимает каждый. Серёга погиб от предательства точно так-же, как он ранее убивал и предавал. Но это для Серёги такая смерть хорошая и я объясню.
В любом противостоянии всегда есть принципы победы.
В противостоянии правой стороны и неправой стороны всегда победа будет за правой стороной.
"Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!".
Вспоминайте Великую Священную Отечественную Войну. Для кого она не Священная, то напомню Лебедева-Кумача - "пусть ярость благородная вскипает как волна, идёт война народная, СВЯЩЕННАЯ война".
А вот в противостоянии неправого и более неправого - всегда побеждает более неправый. Таковы правила тёмного мира, в котором нет понятий чести, нет дружбы, где только более сильный пожирает более слабого.
Противостояние Серёги против наркомана-убийцы, надругавшегося над Одноухим псом, является противостоянием по правилам тёмного мира.
Наркоману уже нравится убивать всех, кто его физически слабее и не может дать наркоману отпор - кошки, собаки, дети, женщины и т.д.
Серёга из глубокой выгребной ямы начал смотреть вверх и даже пошёл по этому пути вверх, вознамерившись отказаться от мрака и ужаса в себе.
Серёга явно лучше, чем наркоман и состоявшийся убийца, но недостаточно лучше.
Отсюда урок Серёге. Человек не умирает сразу, человек рождается не сразу, а уж умирает тем более не сразу. Когда Серёга умирал, у него была возможность думать и для себя он извлёк уроки всей своей жизни, понял кто он сам, понял значение дружбы с Одноухим, осмыслил собственное желание возмездия наркоману, понял смысл предательства на примере ножа в собственной спине.
Такая смерть Серёги - только во благо.
Серёга ушёл из жизни на подъёме. Следующая жизнь Серёги, я вам это гарантирую, начнётся с чуть-чуть более высокого уровня.
Урок для Серёги продолжится, но он уже не будет рождён в семье бичей и алкоголиков и его судьба, а тело судьбы как известно живёт четыре воплощения, будет немного лучше. А дальнейшее зависит целиком от самого Серёги.
Вот дети играют в сыщиков-разбойников. Маленькую девочку играющие на стороне противника берут в плен. Начинают обычную детскую игру в допрос - "скажи, где штаб?, скажи, где другие игроки?".
А маленькая девочка упирается - "не скажу! не скажу!".
Маленькая девочка не сотрудничает с противником и тем самым не признаёт превосходство противника.
Вот скажите мне - откуда это в маленькой девочке?
А между тем по мемуарам партизана и советского разведчика Овидия Горчакова такие ситуации уже на войне были.
Овидий Горчаков описал Подвиг пятнадцати диверсантов НКВД в калмыцких степях под Сталинградом, которые полностью деморализовали полк СС "Нордланд" из четырёх тысяч отборных эсэсовцев. Пятнадцать диверсантов, раздетые на двадцатиградусном морозе и видевшие сожжение из огнемёта своего командира, не дрогнули перед врагом и отказались сотрудничать при допросе. Эсэсовцы в любом случае их обещали расстрелять и не мучить. Но чекисты не прогнулись, не сказали ни слова, и их смерть не является для них самих ущербом, поскольку по свидетельству офицера СС Ноймана, присутствовавшего там, даже самые отъявленные гитлеровские головорезы был напуганы - "высшая раса" везде встречала прогибание под себя, а тут в степи пятнадцать человек демонстрируют полное презрение к убийцам и полное презрение к своей судьбе.
Этот танковый полк СС "Нордланд" в тот момент направлялся на выручку блокированного Паулюса в Сталинграде и должен был быть направленным первыми на прорыв против Красной Армии в составе частей фельдмаршала Гота - эсэсовцы всегда либо занимались террором, любо бросались на прорыв как самые морально боеспособные.
И вот после встречи с пятнадцатью советскими диверсантами, деморализованные эсэсовцы не смогли на танках прорваться к Паулюсу.
В последствии их сильно били на Украине, били как позорных тряпочных волков. И окончательно разгромили этих пораженцев и трусов уже только в Берлине.
Благодарю за внимание.