Кабак (начало)

---

Попасть в кабак было мечтой любого нормального советского музыканта. Во всяком случае, начинающего, типа меня в те годы. Было невероятно сложно войти в ту систему с улицы. Люди держались за хорошую работу крепко, и места освобождались нечасто, на короткое время и, в основном, для своих же.
Музыка, ну, такая, любительская, на бытовом уровне, существовала тогда в трёх видах. Кроме кабака, можно было играть в самодеятельности в Домах культуры или в цехах на предприятиях при профсоюзном комитете. Денег там, конечно же, не платили, если и была какая-то аппаратурка, то самый примитив, какой можно было выписать в тогдашней торговле: всякие там "Радуги", "Электроники", "Форманты" и т. д.
Занимались для себя, как могли, изредка надо было после какого-нибудь нудного цехового собрания дать небольшой концертик для обеспечения явки. Летом через профком приходила разнарядка, по которой надо было несколько раз отработать на агитплощадках.
В каждом микрорайоне были выстроены небольшая сценка с десятком лавочек перед ней. Появление вокально-инструментального ансамбля, как мы тогда именовались, вызывало настоящий фурор - сбегались все окрестные дети, собаки и пенсионеры. Сперва какие-нибудь дядя или тётя зачитывали им лекцию о вреде пьянства или там об очередных происках империализма, затем мы исполняли пять-шесть песен популярной советской эстрады. Тогда вовсю гремел Д. Тухманов, особенно диск "По волне моей памяти".
Гремел и в прямом смысле: было суперкруто, если позволяла техника, поставить колонки в открытое окно и зах*ярить музыку на полную громкость.
Я тоже как-то попробовал. Выставил в окно старенькую радиолу с динамичком ватта на четыре и врубил пластинку Дина Рида на английском(!) языке. Вышел во двор, но доносящиеся с моего пятого этажа хриплые звучочки особо не впечатлили. Больше я так не делал...
Заработать же можно было, играя на свадьбах по столовым и кафе. Договаривались с заведующими столовых, оставляли телефончик, кроме того, самой лучшей рекламой служили, конечно же, слухи.
Был такой период, что по выходным дням дешёвый общепит у нас в городе практически отсутствовал - все столовые были закрыты "на спецобслуживание". Так официально называлось проведение свадеб. В хорошие столовки, где получше и интерьер и кухня, надо было записываться заранее, т.к. существовала даже очередь. У нас тоже имелись свои любимые и не очень заведения. Зависело это от того, можно ли подъехать к дверям поближе, на первом или втором этаже свадьба, чтоб меньше таскаться с аппаратом. А в столовой 5 туалет почему-то располагался внизу, в подвале, куда вела крутая, как на корабельный трап, лестница. Не было случая, чтоб под конец вечера кто-нибудь не **нулся с неё по пьяни.
Была пара столовых с большим залом и высоченными, пять - шесть метров потолками. Одну потом снесли, а другой хватило для размещения двухэтажного рынка уже в наши, постсоветские времена.
Теперешнему взгляду даже непонятно, зачем было строить таких монстров только для того, чтоб какие-нибудь работяги забежали туда минут на двадцать перекусить да раскатать бутылочку портяшка. Распивать было запрещено, поэтому откупоренную бутылку аккуратно помещали в косой карман штанов. Разлитие происходило под столом: к торчащему горлышку подносили стакан и чуть приподнимали ногу. Буль-буль, и готово. Стакан портвейна на столе неотличим от стакана чаю.
Вот в такой-то столовке я и обосрался жутко, играя на свадьбе впервые в жизни. Звук таким эхом летал по залу, что я не только свою гитару не слышал, а вообще поначалу ничего не мог понять в происходящем с непривычки. Вокалист, не отрываясь от микрофона сделал мне такую гримасу, что я увернул ручку громкости и кочумал всю песню, для вида брякая по струнам. Впрочем, через какое-то время освоился, даже на деньги не наказали...
* * *

За свадьбу музыкантам платили от семидесяти до ста и даже ста двадцати рублей. Всё зависело от того известен коллектив или нет, играть только в субботу вечером или ещё и с утра в воскресенье, уровень столовки опять же, ну и просто от степени нахальства и жадности договаривающихся сторон.
Непременно обговаривался отдельный столик для музыкантов. Поближе к аппарату, в уголке. Это условие было обязательным: стрёмно сидеть за общим столом с незнакомыми пьяными людьми - это раз, и был ещё один момент - это два. Во время работы мы почти не выпивали. Отыграв первое отделение, садились за столик. Там уже стояла бутылка водки, закуски всякие. Выпивали и оставляли недопитыми грамм сто. Через какое-то время к нам подходили или заказать песенку, или подвыпившие родители хотели излить душу, или ещё кто, но реакция была почти всегда одна: "Ой, у ребят совсем нет выпить!"
Приносили водку, мы её скоренько убирали с глаз долой, оставляли ту, недопитую и всё повторялась вновь. Набиралось прилично, по одной - две бутылки на рыло, а было нас пятеро. Однажды за два дня свадьбы увезли двадцать бутылок одной только водки, а ещё вина и шампани. Рассовывали куда могли - в колонки, в барабаны, в ящик для проводов. Аппарат тогда увозили с особой аккуратностью. А доставить и увезти его в то время было существенной проблемой. Я нашёл такой выход. Садился в рейсовый автобус на предпоследней остановке. Это, как правило, был раздолбанный ЛиАЗ по прозванию "скотобаза". Пока но полз до конечной, договаривался с водителем. Высадив пассажиров, тот ставил табличку "Заказной" и за три - пять рублей мы ехали куда надо. У нас база была на металлургическом заводе. Сейчас там охрана, досмотр, все дела, а тогда - заезжай, увози, привози. Просто сказал, что из РМЦ - и все дела.
Однажды, разгрузив там аппаратуру, услышали странный писк. Что, где? Нашли в басовой колонке трёх только что родившихся котят. Мы тогда играли два дня, ночью в обитую изнутри поролоном колонку забралась столовская кошка...
Она потом удрала, а котятам деваться было некуда, им, бедным, несколько часов елозило по ушам буханье бас-гитары. Жалко их было, я одного забрал к себе, пытался кормить из соски, вставал среди ночи как к ребёнку, а он всё равно умер через пару дней. Я похоронил его в клумбе во дворе.
Нам тогда было по семнадцать - восемнадцать, жили по домам у родителей, поэтому все заработанные деньги тратили на аппарат - микрофоны, примочки гитарные, динамики. Несколько динамиков сп**дили, работая в кинозалах. Они тогда ценились, КинАПовские динамики, тридцатьвторые особенно.
Я вижу сейчас, что в конце семидесятых была странная ситуация, на многое смотрели как бы сквозь пальцы. Мы на государственной аппаратуре, в государственных столовых зарабатывали в свой карман "нетрудовые" доходы и нам за это ничего не было. Да что там свадьбы, происходило и не такое!
Не знаю, что за умный человек придумал эту схему, но особой тайной она не была, раз о ней прознали даже такие солобоны вроде меня: в ДК и профсоюзные организации стало возможным приобрести настоящую фирменную аппаратуру! Даже мне удалось купить в наш коллектив при РМЦ, гэдээровскую органолу (бл*ть, слова-то какие забытые!) "VERMONA".

Всем спасибо за присланное!
Разобрал все, что успел.
Присылайте ваши приколы и интересности с помощью этой формы


Прислал agent_007_007

Хроники села Херосиново

---

1. Деревенский ниндзя.

Старик Евсеич бредил Японией. В селе Херосинове это знали все, от мала до велика. Бредил Евсеич тихо, никому особо не мешая. Лишь изредка, когда первач у бабки Сычихи выходил особо кошерным, село оглашали крики «Банзай!» и стук мозолистых ладоней: Евсеич колол дрова. Сквозь щели в заборе сверкала глазенками восхищенная малышня, глядя, как Маланья, жена Евсеича, визгливо матерясь, печным ухватом гонит пьяненького благоверного в дом, отсыпаться.

Бредить Японией Евсеич начал давно, в далеком 89-м году, летом, когда на каникулы в Херосиново приехал из города Лешка, сын агрономши Зинаиды Васильевны. С собой Лешка привез видеомагнитофон и десяток кассет с фильмами. В первый же вечер в клубе у единственного в селе цветного телевизора собрался весь местный бомонд. Лешка, подзатыльниками отгоняя от заморского чуда любопытную малышню, возился возле видика, пытаясь подключить декодер. Бабы сидели на лавках у стен и лузгали семечки, сплевывая шелуху в собранные ковшиком ладони. Мужики чинно стояли полукругом за спиной у Лешки, ожидая сеанса.

Наконец, Лешка шумно выдохнул, вытер тыльной стороной ладони взмокревший лоб и нажал кнопку на пульте. Мужики придвинулись поближе. На экране старенького «Рекорда» с засиженным мухами кинескопом появилась картинка: черный человек в маске с прорезью для глаз, замысловато изогнув руки, занес для удара длинный меч. «Кинокомпания Коламбия пикчерс представляет художественный фильм «Дух ниндзя», - произнес гнусавый голос, и под тревожную музыку на экране замельтешили юркие человечки в черных одеждах.

Вот тут-то Евсеича и торкнуло. Весь сеанс он просидел с открытым ртом, вперив глаза в экран и временами забывая дышать. На следующее утро Евсеич явился к Лешке домой, поздоровкался с ним за руку, водрузил на стол мутную бутылку и без лишних экивоков предложил свои услуги в качестве прокатчика. Лешка, изрядно выпив ядреного самогона, размяк и почти без уговоров согласился сдать видик в аренду, за литр первача в день.

Признаться, киномагнат из Евсеича вышел хреновый. Жителям Херосинова вскоре наскучили одни и те же фильмы, но в город, за новыми кассетами, Евсеича не отпустила Маланья. Поганец Лешка каждое утро страдал похмельем и требовал с Евсеича договорную бутылку. В-общем, через месяц видик вернулся к Лешке, но за это время фильм «Дух ниндзя» был выучен Евсеичем до мельчайших подробностей. Возвратив аппарат хозяину, Евсеич начал чудить.

Первым делом он перехватил как-то днем в проулке дебелую Вальку, продавщицу из сельмага, и наказал привезти ему из города рулон черной материи. Этим же вечером, сменяв у Сычихи ведро картошки на поллитру самогонки, Евсеич водрузил на плечо косу и отправился прямиком к кузнецу. Спустя час из кузницы раздавался звон молота и пьяные вопли. Домой Евсеич вернулся далеко за полночь, бережно неся под мышкой длинный, слегка изогнутый меч.

Через несколько дней в сельмаг завезли очередную партию товара, в том числе рулон черной саржи. Изъяв из маланьиной заначки десятку, Евсеич выкупил ткань, принес ее домой и заперся в сарае. В ответ на увещевания супруги из сарая доносились только грязные ругательства, которым Евсеич научился в бытность свою матросом на миноносце «Застенчивый».

На третьи сутки двери сарая распахнулись, и на свет божий вышел ниндзя в полном боевом облачении. Величественную картину, которую представлял собой Евсеич, портили только стоптанные кеды. Не признав супруга, Маланья схватила вилы и бросилась на него с криком «Басурманин! Пошто мужа загубил!». Евсеич отработанным движением выдернул из-за спины меч-катану и одним махом перерубил древко вил. Маланья ойкнула и шлепнулась толстым задом в коровью лепешку. Евсеич вернул катану за спину, сложил руки перед грудью, коротко поклонился жене и продекламировал:

Знай же, о гейша!
Крепнет рука от меча
Шла бы ты к печке

После этого он выскочил за ворота и был таков.

К вечеру того же дня Херосиново окружила рота солдат, поднятых по тревоге из соседней части. Было отчего всполошиться – за день Евсеич успел натворить массу подвигов, подпадающих под статьи УК. Среди его деяний числились: принесение в жертву богине Аматэрасу борова Мишки путем отсечения ему башки, ритуальное сепукку, сделанное трем бродячим котам, разграбление сельмага и разбитие окна в сельсовете, в которое Евсеича бросил отсеченную свиную голову. Явившийся на шум местный участковый был коварным Евсеичем обезоружен, напоен самогоном до зеленых чертей и заперт на погребице у Зинаиды Васильевны. После этого вопиющего безобразия председатель сельсовета запросил подмоги.

В наступивших сумерках солдаты выстроились цепью и двинулись прочесывать село. Евсеич отходил огородами, изредка метая в преследователей сюрикэны, вырезанные из донышек от консервных банок. Но силы были не равны, и к полуночи Евсеича загнали в березняк, росший на краю оврага сразу за селом. Солдаты разожгли костры и расставили караульных, ожидая утра, чтобы окончательно изловить зловещего старика. Однако Евсеич решил погибнуть, но не сдаться. Пока солдаты, подогретые сычихиным натурпродуктом, прыгали через костры, он лихорадочно сооружал капканы из заостренных кольев, рыл катаной ямы и натягивал веревки, которые еще днем реквизировал в сельмаге.