Как убивали русскую литературу

Краткое содержание: русские писатели измельчали. Последние их гениальные книжки – это «Доктор Живаго» и «Архипелаг ГУЛАГ» (так в статье), с тех пор ничего интересного не было. Раньше американцы находили в русской литературе большие идеи и откровения, жизненные модели и жизненную философию, от писателей ждали, что их произведения будут более глубокими, чем жизнь простого смертного, а сегодня, увы, ничего этого нет.

Поскольку в приведённых здесь тезисах американский журнал абсолютно прав, давайте вспомним, отчего и как такая беда случилась.

Однажды мне попалась на глаза любопытная публикация, в которой со ссылкой на некоего пленного офицера Вермахта – аналитика, занимавшегося изучением загадочной русской души, рассказывалось, что русская литература якобы являлась для немцев источником сведений о состоянии боевого духа предполагаемого противника. (Гипотеза чересчур прекрасная, чтобы быть правдоподобной, хотя от романтичных немцев с их Аненербе всего можно ожидать.)

Так вот, этот немец якобы жаловался: вы понаписали романов о чудаках и нытиках, о всяких идиотах и «лишних людях», и поэтому мы, доверчивые господа немецкие офицеры, считали, что вы слабаки. Но вы нас обманывали. Вы специально не писали о титанических стройках, о штурме и натиске пятилеток, о небывалых жертвах, на которые готов идти ваш народ, – вы нас обманывали.

Ну что тут скажешь. Ах, обмануть того не сложно, кто сам обманываться рад. Всё мы вам писали: и «Железный поток» Серафимовича, и «Как закалялась сталь» Николая Островского, и «Мужество» Веры Кетлинской, и «Время, вперёд!» Валентина Катаева – бери изучай. Нет же, они в Достоевском и Толстом рылись. Не там, где лежит, а там, где лампочка светит.

В общем, история эта, думается, выдумана, но хвостик правды из неё торчит. Потянем за хвостик.

Западу настолько интересна русская литература, насколько интересна Россия, а Россия интересна ему в одном смысле: как с ней совладать. Это значит, что как только Россия перестаёт быть сильной (и, стало быть, угрожающей), интерес к русской литературе пропорционально падает. Всплеск интереса к русской культуре на рубеже 80-90-х годов объяснялся любопытством: точно ли русский медведь ослаб? А может, ему помочь?

Помощь была нужна. И Джордж Сорос учредил в 1988 году фонд «Культурная инициатива», преобразованный затем в институт «Открытое общество». Одной из его задач была «поддержка толстых литературных журналов». Об успешности этой программы можно судить по следующему показателю: в конце восьмидесятых, когда фонд начал свою филантропическую деятельность, средний тираж основных толстых литературных журналов штурмовал отметку в миллион экземпляров. В середине девяностых, когда Сорос умыл руки, передав заботу об «Открытом обществе» Ходорковскому, средний тираж цеплялся за пять тысяч экземпляров.

(Забегая вперёд: сейчас часть журналов вообще закрылась, а те, что остались, выходят тиражами и того меньше: от двух тысяч до до нескольких сотен штук.)

Понятно, что тиражи всё равно бы рухнули из-за снижения уровня жизни и, скажем так, перераспределения общественных интересов. Однако филантропами был использован следующий приём: поддержкой пользовались те журналы, которые придерживались строго либеральной позиции, прочие получали шиш. И что же?

У либеральных журналов тираж, как уже говорилось, упал до пяти тысяч и ниже (несмотря на поддержку), а у сидящего на бобах патриотического «Нашего современника» (без поддержки) он составлял девять тысяч, почти вдвое больше! О чём это говорит?

О том, что задачей было не столько «дать журналам выжить», сколько втоптать их в либеральное лакейство. Хочешь гранток – играй музыку, которая нравится заказчику, а не хочешь – крутись как хочешь. Конечно, гранток надёжнее.

В начале девяностых англичане запустили у нас франшизу литературной премии «Букер». Столичная литературная интеллигенция на этот «Букер» только что не молилась, ведь там были фуршеты! С тех пор литературный процесс в России так и держится на двух китах: премия и фуршет. Фуршет и премия. Премиями определяется общественная значимость литературных произведений, а общественная значимость самих премий измеряется их денежным выражением и классом кормёжки.

Как только стало ясно, что мы восприняли преподанный урок и сами справляемся с втаптыванием своей литературы в «европейский стандарт», заграничный дядюшка и сам ушёл, и сундучок унёс. Ни поддержки, ни интереса. «Русская литература умерла», ах, какая неприятность…

Она не умерла, её вбомбили в каменный век. Мы имеем такую литературу, которую нам дозволяют иметь либеральные литературные функционеры. В качестве цензурного инструмента используются «механизмы рынка». Работая в крупном издательстве, я наблюдал, как это происходит. Очень просто: приносите вы книжку с «подозрительным содержанием» в отдел маркетинга. Там чешут репу и этак простодушно спрашивают:

– Хм, а на что это похоже? На «Духless» или на Дарью Донцову?

– Ни на что не похоже! – яритесь вы. – Это бомба, такого сто лет не было!

– Хех, — снисходительно смеются в маркетинговом отделе, – нового Толстого открыл? Слушай сюда, мальчик. У нас частное коммерческое издательство, если ты не знал. В него Соломон Пантелеич личные деньги вкладывает (слава Соломон Пантелеичу). Поэтому ты давай неси то, что продаётся, или то, что похоже на то, что продаётся! Мы хорошим предложениям всегда открыты.

Там, где «механизмы рынка» по каким-либо причинам не действуют, применяется прямая цензура. Впоминается в связи с этим забавный анекдот. Один мой приятель, литературный критик, написал для толстого литературного журнала (из тех, что поддерживались Соросом) статью, в которой, среди прочего, был абзац о разумности литературной цензуры. Статья вышла, а абзаца-то в ней и нет… «Знаешь что, — сказали ему в редакции. — У нас демократическое издание, мы против цензуры. А потому этот абзац выкинули!» Чик-чик.

Писатели «нежелательного» направления были отлучены от актуального литературного процесса. А литературный процесс – это и редактура (работа с дельным редактором — иногда залог половины качества), и профессиональное обсуждение, задающее писателю ориентиры развития и стимул к работе. И материальная база!.. Вот пример: хотел я издать книжку великолепного псковского писателя К***, уговорил издателя, тот говорит: ладно, давай, но только быстро… Звоню в Псков: скорее присылайте тексты! Диктую электронный адрес… А он переспрашивает: какая-какая улица? Оказывается, у человека нет компьютера. Он печатает рассказы на пишмашинке. В 2014 году.

Смех смехом, но когда писатель находится в изоляции, он неизбежно деградирует. Тот же К***, изредка издаваемый меценатами крошечными тиражами, собирает свои сборники сам, и у меня душа обливается кровью, когда я вижу, насколько неправильно он это делает. А столичный редактор или премиальный «ридер» тычет злорадно пальцем в какую-нибудь несуразность и хохочет: «И вот это вот ваша „русская литература“? Ха-ха!..»

Изредка сквозь эшелонированную либеральную оборону по недоразумению либо по недосмотру просачивается что-нибудь неположенное, и тогда случается «скандал». Но за двадцать лет таких «скандалов» было, кажется, всего четыре. Дайте вспомнить.

1. Алексей Варламов с повестью «Рождение» (1995 год, премия «Антибукер»). Человек всего-то написал, что его героя рождение ребёнка заботит гораздо больше, чем призыв Гайдара к интеллигенции в 1993 году выходить на площадь и «давить гадину». Ох, как же его за это мочили… (Воспитали на всю жизнь.)

2. Александр Проханов с кислотным романом «Господин Гексоген» (2002 год, премия «Национальный бестселлер»). Но перед этим его же куда более острые и литературно-удачные романы «Красно-коричневый» и «Идущие в ночи» были успешно замолчаны, а это был совсем другой Проханов, и при нормальном литпроцессе, где именно эти романы (а не постмодернистский «Гексоген») были бы оценены по достоинству, мы бы получили другого писателя.

3. Михаил Елизаров с патриотической сорокинщиной «Библиотекарь» (2007 год, премия «Русский Букер»).

4. Пытающаяся объяснить (а значит, понять? а значит, простить?!) кровавую логику русского ХХ века «Обитель» Захара Прилепина (премия «Большая книга» в 2014 году).

Ну, последние два примера — это уже когда дело было сделано, и Левиафан ослабил хватку, так что, можно сказать, по большому счёту прокололись лишь дважды.

Зато ничего не говорят широкому читателю имена воронежца Вячеслава Дёгтева и ленинградца Георгия Сомова (уже покойных); оренбуржца Петра Краснова, псковитянина Владимира Клевцова, нижегородца Алексея Серова и ещё десятков тех, кого я сейчас не назвал, или не вспомнил, или просто не знаю. Этих писателей просто «нет». Их книги не издаются (или издаются на коленке тиражами по 500-200 штук), с ними не работают редакторы (а ведь бывают целиком «редакторские» писатели, например, Виктор Астафьев), их не обсуждают критики. Между тем русская литература, в которой присутствовал бы, например, роман Юрия Баранова «По пути на ЮБЛО» («Южный Берег Ледовитого Океана», я извиняюсь), или «Песни Гипербореев» Владимира Федорова, или «Своим чередом» Зои Прокопьевой, – это была бы совсем другая русская литература и совсем другая история России 90-х годов. Другое самосознание народа, другие «странные русские».

Поскольку прочесть эти книги вы, вероятнее всего, не сможете, я о некоторых из них расскажу. Не потому, что они «самые-самые» (это не одному человеку решать, для этого как раз литпроцесс и нужен), а потому, что первыми пришли в голову.

Сборник рассказов Вячеслава Дёгтева «Крест». Очень задел меня, человека, тогда ещё не обременённого детьми, государственническими убеждениями и весьма циничного, рассказ «Джеляб». Во время первой чеченской войны горцы захватили нескольких русских баб и организовали из них что-то вроде «отделения добрых услуг», тягая по горам и используя как проституток. Потом, под предлогом того, что везут к врачу, отправили расстреливать. Там была подогревающая эмоции «романтическая» линия, которую мы опустим, но, короче, всех убили, а одна за кустик над пропастью зацепилась, спряталась и, раненая, плачет, бормочет: «Ну, падла, погоди, выберусь, сыновей нарожаю, они тебе…» Это было время, когда правозащитник Сергей Адамович Ковалёв и героическая чеченолюбивая журналистка Елена Масюк ни на секунду не вылезали из телевизора. А ошарашивало в рассказе именно то обстоятельство, что русские, оказывается, способны не только разбомбить (если генералы Березовского им позволят), но и «нарожать». Это русские-то? Но Дёгтев написал так, что сомнений не оставалось. И откуда ни возьмись ком в горле, и уверенность: нарожает!

Совершенным шоком (в хорошем смысле) оказался для меня и никому не известный роман Владимира Федорова «Песни Гипербореев». Там вкратце вот о чём: начало девяностых, самый разгар «развала и вымирания». Деревня рушится, все скулят. А у Федорова в романе люди просто забили на государство, банки, кредиты и прочее и живут сами по себе, как на острове. Будто нет над ними никакой власти, никакого радио-телевизора. Колхоз развалился — хорошо. Что плохо лежит — украли. Что лежит хорошо — ну, постарались, пошевелили мозгами и тоже к делу приспособили. И живут. Сеют, пашут, богатеют, строятся. Женятся, заводят детей. Параллельная цивилизация, «Другая Россия». И никакого тебе упадка духа в связи с «демократическими реформами». Наоборот, хорошо, что перестали на нас внимание обращать! Хоть раздышимся… По этой книжке семинары можно было проводить по выживанию без оружия. Русское кунг-фу.

С этим кунг-фу перекликается роман Зои Прокопьевой «Своим чередом». Начало тридцатых, до Сибири докатилась коллективизация. Одну деревню «раскулачили» поголовно: нужны были бесплатные рабочие руки — валить лес, готовить просеку для новой ветки узкоколейки. Вывезли людей в лес в чём были, а в это время того, кто железную дорогу строить должен был, посадили. И оказались эти люди никому не нужны. Их просто забыли. Пришлось выживать самим: собирать камни и месить глину, строить кузнечные горны, землянки рыть, потом избы ставить в тайге, корчевать поля и так далее. В общем, как «Таинственный остров» Жюля Верна, книга про выживание. (Говорят, Зоя Прокопьева сама поставила в тайге дом, своими руками, почти без помощи, такая вот оригиналка, так что разбирается в вопросе таёжного выживания она неплохо.) Много народу вымерло, но те, кто выжил, новую деревню поставили, стали жить. А тут про них вспомнили. На стройку металлургического гиганта вывезли. Там — разорение, бардак, голод, нищета, разврат и апатия. А эти люди (метафора русского народа; роман вообще очень поэтический и глубокомысленный) и здесь ухитрились выжить и более того — навести порядок. Такой «Антикотлован» платоновский получился. Дважды должны были сгинуть без следа, всё для этого родная власть сделала, а не сгинули. И комбинат построили, танки начали выпускать, и на войну на этих танках пошли, и даже вернулись многие. Ничего их не берёт.

«По пути на ЮБЛО» Юрия Баранова — это уже при демократии дело было: подмосковное село, подъедаемое богатыми столичными дачниками. Рядом лес и обширнейшее болото. Районное начальство, глава Администрации, местный мент — все сволочи. Дачники — тоже не подарок. Сыплются обиды на шею русского человека. А несколько местных мужичков сговорились и стали так дела обтяпывать, что обидчики начали кто с перерезанным горлом, кто просто так в болоте тонуть. И без улик — не подкопаешься. Что только ни делала власть, чтоб остановить эту мистику и прищучить подозреваемых, а мистика, зараза, не останавливается. И что самое смешное, жизнь-то от этого лиходейства заметно улучшилась. Этакий террористический инструктаж о способах народного правосудия. Таинственная русская душа — она такая, о двух сторонах: светлой и тёмной. Даже не берусь себе этот роман на полках в книжном магазине представить.

А, собственно, почему? Мало, что ли, у нас книжек и фильмов о маньяках да извращенцах? Но ведь то ж правильные маньяки, вы поймите… Они для услажденья плоти и кармана маньячат. А тут маньячат, чтобы жить по совести можно было. Это уже как-то… статьёй попахивает.

То ли дело романы о страданиях высокоинтеллектуальных лесбиянок, или влюблённых в олигархов риэлторш и прочей «интеллигенции»! Это да. Это прямо-таки необходимо хорошенечко изучать аналитикам из Лэнгли или откуда они там, чтобы знать, на что загадочный русский народ в предстоящей войне способен. Тут-то им и объясняют (на самом-то деле — объясняют нам, чтоб мы сами так думали): русский народ — он мальчик. Он хочет в торгово-развлекательный центр и трусики. Он не хочет воевать с партнёрством во имя прогресса! Да и чем ему, хи-хи, воевать-то? Томиком Пелевина? Стаканчиком из-под капуччино? Ключиком для сборки мебели из магазина IKEA?..

Нет, конечно. Не ключиком. Зубами загрызём – вы только разозлите как следует. А что нет у нас для вдохновения великой русской литературы, так это ничего. Хитрость-то вся в том, что это не мы русской литературой вдохновляемся, а ровно наоборот – она нами. Всегда так было. Так что логика тут простая: будет великая Россия – будет и великая русская литература.

P.S.

Эта статья была написана пять лет назад. В ней можно было рассказать ещё о многом. Например, о механизме вручения литературных премий. Сегодня повторю главное. Вырождение русской литературы наступило не потому, что "не стало писателей" или "не стало читателей", и не потому, что "теперь книги не нужны – теперь интернет есть", а в результате местничества, кумовства и коррупции тех, кому "достался" литературный процесс на заре 90-х. Они "проели" литературу – так же, как "новый класс собственников" "проел" экономику.
Плюс – совершили стратегическую ошибку, взяв курс на "искусство для богатых". Театр этот курс выдержал, а литература нет.