585
6
Театральные истории. часть 14
В первоначальном варианте пьесы «Человек с ружьем» была сцена, в которой Сталин, роль которого исполнял Рубен Николаевич Симонов, приходит в кабинет к Ленину. Однажды актеров пригласили исполнить эту сцену на правительственном концерте в честь юбилея Советской власти. Гримировались и одевались актеры дома. И вот в таком виде Борис Щукин и Рубен Симонов отправились в Большой театр на концерт. В то время еще не было тонированных стекол и на окнах старенького «Форда» висели занавески. Подъезжая к театру, водитель Симонова нарушил правила дорожного движения и появившийся милиционер остановил автомобиль, и стал кричать на шофера:
— Что ты прёшь!? Сейчас Сталин приедет! Вылезай!!! — и стал буквально вытаскивать бедолагу из машины.
Наблюдавшие эту картину актеры решили, что пора выручать водителя, и тогда Рубен Николаевич отодвинул занавеску, представ перед ретивым служителем закона в гриме Сталины и при полном «параде», и тихо, но уверенно сказал:
— Товарищ милиционер, подойдите пожалуйста сюда.
Милиционер вытянулся в струнку, а вошедший в роль Симонов продолжал:
— Вы знаете, что останавливая мой автомобиль, вы облегчаете покушение на меня. Вы знаете сколько у меня врагов. Я выбрал такой простой автомобиль, чтобы дезориентировать противников.
Обезумевший милиционер стал извиняться, на что «самозванец» ответил:
— Я вас прощаю, но я не знаю, что по этому поводу скажет Владимир Ильич?
— А с вами, батенька, я поговорю попозже, — вступил в игру Щукин, придвигаясь к окну.
В конец обалдевший милиционер просто лишился чувств, а актерский автомобиль проследовал дальше.
После сыгранной на концерте сцены к актерам подошел человек и попросил их проследовать за ним. Их привели в ложу к товарищу Сталину. Иосиф Виссарионович даже не обернувшись сказал:
— Слышал о вашей шутке с милиционером. Можете его навещать в Кремлевской больнице, палата 26.
— Что ты прёшь!? Сейчас Сталин приедет! Вылезай!!! — и стал буквально вытаскивать бедолагу из машины.
Наблюдавшие эту картину актеры решили, что пора выручать водителя, и тогда Рубен Николаевич отодвинул занавеску, представ перед ретивым служителем закона в гриме Сталины и при полном «параде», и тихо, но уверенно сказал:
— Товарищ милиционер, подойдите пожалуйста сюда.
Милиционер вытянулся в струнку, а вошедший в роль Симонов продолжал:
— Вы знаете, что останавливая мой автомобиль, вы облегчаете покушение на меня. Вы знаете сколько у меня врагов. Я выбрал такой простой автомобиль, чтобы дезориентировать противников.
Обезумевший милиционер стал извиняться, на что «самозванец» ответил:
— Я вас прощаю, но я не знаю, что по этому поводу скажет Владимир Ильич?
— А с вами, батенька, я поговорю попозже, — вступил в игру Щукин, придвигаясь к окну.
В конец обалдевший милиционер просто лишился чувств, а актерский автомобиль проследовал дальше.
После сыгранной на концерте сцены к актерам подошел человек и попросил их проследовать за ним. Их привели в ложу к товарищу Сталину. Иосиф Виссарионович даже не обернувшись сказал:
— Слышал о вашей шутке с милиционером. Можете его навещать в Кремлевской больнице, палата 26.
×
Рассказывала Анна Самохина:
Однажды мы вместе c Зиновием Гердтом и Валентином Гафтом ужинали в ресторане при гостинице — не помню уже, в каком городе, — сели втроем за стол, и Гафт говорит: «Ну что, Зиновий Ефимович, закажем по коньячку?» Гердт качает головой: «Нет-нет, Валя, подождите. Ну что вы торопитесь? Смотрите меню спокойно». Ровно через десять минут официант приносит бутылку шампанского и ставит на стол: «Это для вас — с того столика». Оборачиваемся — там кланяются. «Спасибо. Спасибо». Потом появляется еще шампанское. Следом — бутылка коньяку, за ней — бутылка вина. И через час полстола уставлено всевозможными бутылками. Зиновий Ефимович: «Ну вот, Валя, а вы собирались заказывать!»
Однажды мы вместе c Зиновием Гердтом и Валентином Гафтом ужинали в ресторане при гостинице — не помню уже, в каком городе, — сели втроем за стол, и Гафт говорит: «Ну что, Зиновий Ефимович, закажем по коньячку?» Гердт качает головой: «Нет-нет, Валя, подождите. Ну что вы торопитесь? Смотрите меню спокойно». Ровно через десять минут официант приносит бутылку шампанского и ставит на стол: «Это для вас — с того столика». Оборачиваемся — там кланяются. «Спасибо. Спасибо». Потом появляется еще шампанское. Следом — бутылка коньяку, за ней — бутылка вина. И через час полстола уставлено всевозможными бутылками. Зиновий Ефимович: «Ну вот, Валя, а вы собирались заказывать!»
Иван Рыжов и Василий Шукшин впервые встретились на съёмках фильма «Мы, двое мужчин». Их поместили в гостиничный номер. Трудно представить более разных людей! Рыжов выглядел гораздо старше своих пятидесяти лет. Маленький и полный, говорливый и весёлый, он был само почтение и обращался со всеми только на вы. Шукшин переживал «возраст Христа». Высокий и жилистый, молчаливый и мрачный, он сходился с людьми трудно и предпочитал говорить «ты».
— Давай ка, отец, — выдавил он улыбку и поставил на стол бутылку, — за ради знакомства...
— Не пью с, — почему то вырвалось у Рыжова старомодное «с» и тут же он виновато защебетал в своё оправдание, дескать, были и мы... ха-ха.
— Кури! — уже суровее пригласил к общению Шукшин и чиркнул спичкой.
— Не курю с, — опять выскочило у Рыжова, и он снова «зачирикал»...
Глаза Шукшина презрительно сузились. Он пожевал папиросу, налил себе, выпил и многозначительно крякнул: баба, мол, а не мужик!
Рыжов заботливо предложил ему закуску.
— Пошёл ты!.. — бросил тот, как выругался, и хлопнул дверью.
Наступил вечер. Рыжов уже спал — вернее, делал вид. Вернулся Шукшин и внимательно посмотрел на стоящие рядом пакет молока, початую днём бутылку, на румяного соседа, и скривился.
— Интеллигент! — процедил он сквозь зубы и сплюнул. — Тоже мне... Кадочников!
Потом Шукшин часто обзывал Рыжова этим словом и поизносил его с отвращением, вроде «тунеядец» или ещё похлеще.
Однажды он застал напарника в номере, когда тот благостно поглощал кефир, и опять- наградил его кличкой.
— Какой я тебе интеллигент?! — сразу на ты взорвался Рыжов — Я родился в деревне! Шукшин опешил, но, как петух, принял бойцовскую стойку.
— А лошадь сможешь запрячь?
— Да уж не хуже тебя, — в гневе продолжал Рыжов, — тоже мне... крестьянин!
— А ну, докажи, — подхлестнул Шукшин. — Я — лошадь, запрягай! Рыжов с ходу включился в игру. Он по деловому согнул обидчика и принялся снаряжать воображаемой сбруей. Седелка, подпруга, хомут, дуга быстро заняли своё место. Рыжов стал затягивать супонь, да так вошёл в раж, что когда «лошадь» покачнулась, осадил:
— Тпру, Васька, стоять! — и по инерции употребил «пару ласковых».
Шукшин поперхнулся от неожиданности, но замер как вкопанный.
А конюх пристегнул вожжи, хлопнув ими, послал: Но, но! Васька!
Шукшин чуть замешкался и сразу получил удар под Зад:
— Пошёл, глухая тетеря!
Василий рухнул на кровать и зашёлся от смеха. Рыжов смотрел на него, как на чокнутого.
Потом они обнялись и... стали друзьями.
— Давай ка, отец, — выдавил он улыбку и поставил на стол бутылку, — за ради знакомства...
— Не пью с, — почему то вырвалось у Рыжова старомодное «с» и тут же он виновато защебетал в своё оправдание, дескать, были и мы... ха-ха.
— Кури! — уже суровее пригласил к общению Шукшин и чиркнул спичкой.
— Не курю с, — опять выскочило у Рыжова, и он снова «зачирикал»...
Глаза Шукшина презрительно сузились. Он пожевал папиросу, налил себе, выпил и многозначительно крякнул: баба, мол, а не мужик!
Рыжов заботливо предложил ему закуску.
— Пошёл ты!.. — бросил тот, как выругался, и хлопнул дверью.
Наступил вечер. Рыжов уже спал — вернее, делал вид. Вернулся Шукшин и внимательно посмотрел на стоящие рядом пакет молока, початую днём бутылку, на румяного соседа, и скривился.
— Интеллигент! — процедил он сквозь зубы и сплюнул. — Тоже мне... Кадочников!
Потом Шукшин часто обзывал Рыжова этим словом и поизносил его с отвращением, вроде «тунеядец» или ещё похлеще.
Однажды он застал напарника в номере, когда тот благостно поглощал кефир, и опять- наградил его кличкой.
— Какой я тебе интеллигент?! — сразу на ты взорвался Рыжов — Я родился в деревне! Шукшин опешил, но, как петух, принял бойцовскую стойку.
— А лошадь сможешь запрячь?
— Да уж не хуже тебя, — в гневе продолжал Рыжов, — тоже мне... крестьянин!
— А ну, докажи, — подхлестнул Шукшин. — Я — лошадь, запрягай! Рыжов с ходу включился в игру. Он по деловому согнул обидчика и принялся снаряжать воображаемой сбруей. Седелка, подпруга, хомут, дуга быстро заняли своё место. Рыжов стал затягивать супонь, да так вошёл в раж, что когда «лошадь» покачнулась, осадил:
— Тпру, Васька, стоять! — и по инерции употребил «пару ласковых».
Шукшин поперхнулся от неожиданности, но замер как вкопанный.
А конюх пристегнул вожжи, хлопнув ими, послал: Но, но! Васька!
Шукшин чуть замешкался и сразу получил удар под Зад:
— Пошёл, глухая тетеря!
Василий рухнул на кровать и зашёлся от смеха. Рыжов смотрел на него, как на чокнутого.
Потом они обнялись и... стали друзьями.
Никита Богословский и Сигизмунд Кац однажды в Грузии попали в старинный ресторанчик, стены которого были увешаны портретами великих людей, бывавших здесь когда‑либо. Под каждым портретом стоял столик, и хозяин, огромный пузатый грузин, негромко командовал официантам:
— Один шашлык к Толстому... два «Кинзмараули» к Пушкину...
Узнав, что его гости — композиторы, да еще такие знаменитые, он радостно вскинул руки:
— Дарагые маи, пасматрыте туда: вот для вас столик пад партрэтом Чайковского! Эта для нас святое место: он здесь сам сыдэл, мой дэдушка его кормил! Ми за этот столик никого нэ сажаем, ныкого! Вас посадим — как самых дарагих гастей!
Посмотрев в сторону Чайковского, гости увидели за столом такого же, как хозяин, большущего грузина, уплетавшего за обе щеки табака и запивавшего кахетинским.
— Как же — никого не сажаете, — спрашивают хозяина, — а этот почему?..
Хозяин интимно склонился к композиторам и чисто по‑кавказски объяснил:
— Очень прасыл!..
— Один шашлык к Толстому... два «Кинзмараули» к Пушкину...
Узнав, что его гости — композиторы, да еще такие знаменитые, он радостно вскинул руки:
— Дарагые маи, пасматрыте туда: вот для вас столик пад партрэтом Чайковского! Эта для нас святое место: он здесь сам сыдэл, мой дэдушка его кормил! Ми за этот столик никого нэ сажаем, ныкого! Вас посадим — как самых дарагих гастей!
Посмотрев в сторону Чайковского, гости увидели за столом такого же, как хозяин, большущего грузина, уплетавшего за обе щеки табака и запивавшего кахетинским.
— Как же — никого не сажаете, — спрашивают хозяина, — а этот почему?..
Хозяин интимно склонился к композиторам и чисто по‑кавказски объяснил:
— Очень прасыл!..
Одно время композиторы Никита Богословский и Сигизмунд Кац выступали в различных городах с совместными авторскими концертами, где каждому из них давалось по отделению. Однажды два концерта должны были состояться в одно и то же время, но в разных местах. Выход был только один: во время антракта каждый из авторов должен был успеть на машине добраться к месту другого концерта. И вот начинается концерт. На эстраду бодро выходит Богословский (который очень любил над всеми подшучивать) и отвешивает поклон: — Здравствуйте, я композитор Сигизмунд Кац. В зале раздаются дружные аплодисменты: авторов знают только лишь по фамилиям. Затем композитор рассказывает о «себе», о «своем» творчестве, блестяще имитируя манеры, жесты, мимику, интонации голоса, излюбленные словечки своего коллеги. С тем же удивительным мастерством перевоплощения он исполняет под собственный аккомпанемент популярные песни Каца «Сирень цветёт», «Шумел сурово Брянский лес» и другие.
Первое отделение заканчивается под гром аплодисментов. Богословский сразу же садится в машину и уезжает на другой концерт. А здесь после антракта начинается второе отделение. На эстраду выходит Кац и отвешивает поклон: — Здравствуйте, я композитор Сигизмунд Кац. В зале недоуменное молчание, слышится чей то смешок. Несколько смущенный автор, не понимая, в чем дело, всячески стремится наладить контакт с аудиторией: он слово в слово повторяет уже известный публике рассказ о себе, о своем творчестве. Наконец, он садится за рояль и начинает петь свои песни. Но чем дальше, тем больше в зале нарастает веселое оживление, и, в конце концов, начинается гомерический хохот... (ходит также вариант, в котором Богословский точно так же разыграл кого то из братьев Покрассов)
Первое отделение заканчивается под гром аплодисментов. Богословский сразу же садится в машину и уезжает на другой концерт. А здесь после антракта начинается второе отделение. На эстраду выходит Кац и отвешивает поклон: — Здравствуйте, я композитор Сигизмунд Кац. В зале недоуменное молчание, слышится чей то смешок. Несколько смущенный автор, не понимая, в чем дело, всячески стремится наладить контакт с аудиторией: он слово в слово повторяет уже известный публике рассказ о себе, о своем творчестве. Наконец, он садится за рояль и начинает петь свои песни. Но чем дальше, тем больше в зале нарастает веселое оживление, и, в конце концов, начинается гомерический хохот... (ходит также вариант, в котором Богословский точно так же разыграл кого то из братьев Покрассов)
Ссылки по теме:
