Ядерный взрыв все же произошел

Октябрь 1962 года, самый пик «Карибского кризиса».

25 октября на старт была вывезена следующая ракета 8К78 с аппаратом 2МВ-4 № 4, в расчете на пуск не позднее 29 октября. Этот «Марс» и оказался на стартовой площадке № 1 в часы кульминации Карибского кризиса. Мир стоял на пороге термоядерной войны, а мы преспокойно готовили ракету для пуска в сторону Марса, в надежде удовлетворить извечное любопытство человечества.

25 октября морские суда с ракетами Р-14 и боезарядами получили из Москвы приказ остановиться и не спеша повернуть назад. Это было сделано, несмотря на то, что Плиев докладывал в Москву о подготовке удара авиации США по нашим объектам на Кубе в ночь с 26 на 27 октября. Было решено в случае удара с воздуха применять все средства ПВО. Как бы в подтверждение эффективности наших ракетных средств ПВО в этот день над Кубой ими был сбит американский самолет-разведчик У-2. Тем не менее президент Кеннеди не уступил требованию военных о немедленном авиационном ударе.

Ранним утром 27 октября после бессонной ночи, убедившись, что со всеми очередными неприятностями в МИКе мы справились, я отправился отдохнуть. Проснувшись от непонятной тревоги, быстро пообедал в пустой столовой – «буржуйке» – так именовалась столовая руководящего состава – и отправился пешком к МИКу.

Неожиданно в проходной, где обычно дежурил единственный солдат, не очень внимательно проверявший пропуска, я увидел группу автоматчиков, а мой пропуск рассматривали с исключительным вниманием. Наконец меня пропустили на территорию «технички», и там, к своему удивлению, я опять увидел автоматчиков, которые по пожарной лестнице забирались на крышу МИКа. Другие группы солдат в полном боевом снаряжении, даже с противогазами, разбегались по периферии охраняемой зоны. Когда я зашел в МИК, то сразу бросилось в глаза, что стоявшая у стенки всегда зачехленная «дежурная» боевая ракета Р-7А, на которую мы никогда не обращали внимания, была расчехлена, вокруг нее суетились солдаты и офицеры, а у нашей, третьей по счету, марсианской – не было ни души.

Меня окружили наши испытатели с недоуменными вопросами и жалобами. Часа два назад все военные получили приказ прекратить работы с марсианским носителем, немедленно готовить к вывозу на старт пакет дежурной боевой машины.

Пока я соображал, что предпринять, в монтажном зале появился Кириллов. Вместо обычной при встрече приветливой улыбки он поздоровался с мрачно-тоскливым видом, как на похоронах. Не отпуская протянутую для пожатия руку, тихо сказал:

– Борис Евсеевич, я должен срочно вам сообщить нечто важное.

Мы с Кирилловым уже давно перешли на «ты», и это его столь формальное обращение на «вы» сразу отбило у меня охоту предъявлять претензии по поводу прекращения испытательных работ в МИКе.

Мы зашли в его кабинет на втором этаже. Здесь Кириллов, заметно волнуясь, рассказал:

– Ночью я был вызван в штаб к начальнику полигона. Там были собраны начальники управлений и командиры воинских частей. Нам было сказано, что полигон должен быть приведен в готовность по расписанию военного времени. В связи с кубинскими событиями возможны воздушные налеты, бомбардировка и даже высадка американского воздушного десанта. Все средства ПВО уже приведены в боевую готовность. Полеты наших транспортных самолетов запрещены. Все объекты и площадки взяты под усиленную охрану. Передвижение транспорта по дорогам резко ограничено. Но самое главное – я получил приказ вскрыть конверт, который хранился в особом сейфе, и действовать в соответствии с его содержанием. Согласно приказу, я обязан обеспечить немедленную подготовку на технической позиции дежурной боевой ракеты и пристыковать боевую головную часть, находящуюся в особом хранилище, вывезти ракету на старт, установить, испытать, заправить, прицелить и ждать особой команды на пуск. Все это уже выполнено на 31-й площадке. Я дал все необходимые команды и здесь, по второй площадке. Поэтому расчеты сняты с марсианской и переброшены на подготовку боевой ракеты. Через два часа сюда будет доставлена головная часть с боезарядом. Тогда все, не занятые стыковкой боевой части с ракетой, будут удалены.

– Куда удалены? – не выдержал я. – В голове – три мегатонны! Не удалять же за сто километров!

– О мегатоннах я ничего не знаю, три или десять – меня не касается, а порядок есть порядок. При работе с боевыми зарядами посторонних поблизости быть не должно. Теперь о самом неприятном. Со старта марсианскую ракету снимаем, освобождаем место. Все это я уже доложил председателю Госкомиссии и просил дать указание, чтобы по всем службам объявили об отмене готовности к пуску на 29 октября. Председатель не согласился и сказал, что такую команду можно передать и завтра. Он пытался звонить в Москву, но все линии связи с Москвой сейчас под особьм контролем и никаких разговоров, кроме приказов и указаний штаба ракетных войск и докладов о нашей готовности, вести нельзя.

Ошарашив меня всей этой информацией, Кириллов сказал, что Келдыш и Воскресенский находятся в маршальском домике и просили передать, чтобы я к ним прибыл.
– Анатолий Семенович, – взмолился я, – а можно не спешить снимать машину со старта? Вдруг пуск по Вашингтону или Нью-Йорку будет отменен, зачем же срывать пуск по Марсу?! Можно всегда доказать, что снятие такой сложной ракеты требует многих часов. Все же есть надежда за это время дозвониться до Москвы, до Королева, Устинова или самого Хрущева и уговорить не срывать нашу работу.
Кириллов широко заулыбался:

– Не ожидал, что вы такой наивный человек. За невыполнение приказа я буду отдан под суд военного трибунала, это во-первых, а во-вторых, повторяю, дозвониться до Москвы, тем более до Королева, Устинова и даже Хрущева невозможно.

– Слушаюсь и подчиняюсь! Но, Анатолий Семенович! Пока мы одни. Хватит сил отдать команду «Пуск!», отлично понимая, что это не только смерть сотен тысяч от этой конкретной термоядерной головки, но, может быть, начало всеобщего конца? Ты командовал на фронте батареей и когда кричал «Огонь!», это было совсем не то.

– Не надо травить мне душу. Сейчас я солдат, выполняю приказ, так же как на фронте. Такой же ракетчик, но уже не Кириллов, а какой-нибудь там Смитсон, уже стоит у перископа и ждет приказа, чтобы скомандовать «Пуск!» по Москве или нашему полигону. Поэтому советую быстрее проследовать в домик. Можешь взять на пять минут мою машину.

«Маршальский» домик теперь называют гагаринским. Гагарин, Титов, а вслед за ними и все остальные космонавты первой пятерки проводили в этом домике последнюю ночь перед стартом. До Гагарина домик предназначался для отдыха маршала Неделина. После его гибели там иногда селился Келдыш вместе с Ишлинским, а в их отсутствие в домике находили приют председатели Госкомиссий.

Когда я вошел, за столом в этом теперь историческом домике Воскресенский, Ишлинский, Келдыш и Финогеев сидели за «пулькой». В соседней комнате Богомолов пытался извлечь из радиоприемника самые последние известия. Хозяйка всех домиков Лена на крохотной кухне протирала фужеры.

– Борис, – оторвавшись от преферанса, обратился Воскресенский. Он понял, что я уже все знаю. – Ты карты презираешь, поэтому нижайше просим: достань из холодильника арбуз и помоги Лене приготовить закуски.

Из холодильника я извлек огромный арбуз и две бутылки коньяка. Когда все было приготовлено, мы услышали сообщение о том, что Генеральный секретарь ООН У Тан обратился с личными посланиями к Хрущеву и Кеннеди.

Воскресенский и здесь проявил инициативу и предложил первый тост: «За здоровье У Тана и, дай Бог, не последнюю!»

На этот раз все выпили молча и очень серьезно, понимая, насколько мы сейчас близки к тому, что этот коньяк и этот арбуз могут стать последними.

Келдыш подтвердил, что никакой возможности поговорить с Москвой нет. Спорить с начальством полигона бесполезно. Келдыш добавил:

– У меня такое чувство, что все обойдется. Я не верю, чтобы Никита Сергеевич поддался на провокацию этого мальчишки.

Я возразил, что этот мальчишка обещал всему миру высадить американца на Луну, а мы до сих пор еще не ответили на этот вызов. Завязался спор, в котором все сошлись на том, что обещал президент, а осуществлять должны такие же инженеры, как мы, и вряд ли у них это получится легко и быстро.

Когда-то, под большим секретом, мне была выдана тайна, как звонить в Москву через множество всевозможных коммутаторов, в обход всех режимных линий связи. Даже в обычное время этой связью с полигона пользоваться было «не положено». В такой обстановке, как сегодня, она и подавно должна быть закрыта. Но чем черт не шутит?

Я покинул хорошую компанию, зашел в соседний королевский домик, сел у телефона и начал экспериментировать. Сейчас уже не вспомню, сколько пришлось называть условных паролей, пока услышал московскую телефонистку, которой продиктовал телефон Королева. Пока ждал, почувствовал, что по спине бегут струйки холодного пота. Снимет трубку секретарь, что ей сказать? И как вообще объясняться в такой обстановке? Неужели эту линию никто не прослушивает?

Долгие гудки. Только бы не разъединили. Ура!

– Антонина Алексеевна! Я Черток, срочно Сергея Павловича!

И вдруг спокойный голос, как будто мы только что разговаривали:

– Борис! Я все знаю. Не делайте глупостей, мы работаем и устраняем замечания. Передавай привет. Ты понял?

– Понял!

Пошли частые гудки отбоя.

Меньше минуты продолжался разговор с Москвой. Но напряжение было такое, что пришлось зайти к себе, сменить мокрую от пота майку и учинить холодное обтирание.
27 октября брат президента Роберт Кеннеди посетил посольство СССР и предложил демонтировать советские ракеты в обмен на заверение в том, что вторжение на Кубу не состоится. Он просил немедленно сообщить Хрущеву: «Президент надеется, что глава Советского правительства его правильно поймет».

Хрущев «понял правильно». В такой критической ситуации нервы у военных одной из стран могли сдать, независимо от воли глав государств. В связи с нехваткой времени Хрущев принял необычное решение – передать послание Советского правительства открытым текстом по радио.

Уже темнело, когда я вернулся к маршальскому домику. На бетонке резко затормозил газик. Из него выскочил Кириллов, увидел меня, порывисто обнял и почти крикнул: «Отбой!» Мы ворвались в домик и здесь потребовали налить «не последнюю», но увы! Бутылки были пусты. Пока все возбужденно обсуждали историческое значение команды «Отбой», Лена все-таки принесла неизвестно откуда бутылку коньяка «три звездочки». Нас снова ждали марсианские ракеты на старте и в МИКе.

На 51-й площадке и на позиции «Десна» готовились к пуску две последние ракеты Р-9 второго этапа ЛКИ. И тому была причина. На этот же день планировалась операция К-4 – ядерный взрыв в космосе, на высоте более 150 км. Для серии экспериментов с ядерным взрывом в космосе использовались ракеты Р-12. Для этих целей они считались самыми надежными. Недаром именно эти ракеты были завезены на Кубу.

Две наших Р-9, по замыслу авторов эксперимента, должны были пролететь в космосе по возможности ближе к эпицентру через секунду после взрыва. Синхронизация пусков Р-12 из Капустина Яра и Р-9 из Тюратама оказалась для связистов и командования двух полигонов непростой задачей.

В 9 часов 36 минут при ясной спокойной погоде наконец был дан старт «девятке». Она поднялась всего на 20 метров, факел вдруг дернулся в сторону, ракета осела и упала на старт. Последовала вспышка, и сразу образовались два очага пожаров.

Два вертикальных столба дыма были уже высоко в небе, когда вдруг на севере вспыхнуло второе солнце. На мгновение оно было «ярче тысячи солнц». От точки ядерного взрыва по блеклому осеннему небу с огромной скоростью побежали расширяющиеся круги, как от камня, брошенного в воду. Наступила полная тишина после таких разных двух взрывов.

Из соседней химлаборатории вышли солдаты и, как ни в чем не бывало, начали перебрасываться мячом через волейбольную сетку.

Пожар на 51-й площадке был локализован через 30 минут. «Жертв и пострадавших», по докладу Кириллова, не было.

Вторая «девятка» запускалась одновременно с наземного старта «Десна». Она также «вернулась на свою базу», разрушив стартовые сооружения. Так подвела нас «высокая частота» во время операции К-4.

– Как видите, – добавил Кириллов, – ракетные площадки ликвидируют не только на Кубе, а ядерные взрывы происходят далеко от Америки.