Дмитрий Орехов: "У нас нет сноровки ходить в рабском ошейнике"

С волнением ожидал я поездку, которая предстояла мне по заданию редколлегии DeLibri, в петербургский пригород Рождествено. Целью поездки было интервью у известного современного писателя Дмитрия Орехова. Поводов для волнения хоть отбавляй — я писатель начинающий, в то время как на счету Дмитрия — несколько бестселлеров, «Будду из Бенареса» я зачитывал до дыр. В своё время я не прошёл отбор на литературные курсы, который вёл Дмитрий вместе с другим известным литератором Андреем Аствацатуровым. Ну а теперь мне предстояло интервью о новой книге писателя «Журавлики», по счастливой случайности вышедшей в DeLibri. Волнения прибавляло и то, что Дмитрий по слухам — потомок нескольких выдающихся русских фамилий, а его дед — знаменитый ракетостроитель академик Раушенбах, написавший известный всем искусствоведам труд об обратной перспективе.

Следует сказать и о месте интервью. Жители Санкт-Петербурга хорошо знают дом Набоковых по дороге на Псков, когда у храма Рождества Богородицы дорога с горки спускается вниз, к реке Грязна, и потрясающей архитектуры дворец в стиле классицизма с великолепными колоннами господствует на противоположном холме. И вдвойне удивительно, что вся эта рукотворная красота создана из дерева и более двухсот лет украшает восхитительный ландшафт. Но правильнее называть этот дворец домом Рукавишниковых, поскольку Набоковым он достался по наследству от матери писателя, происходящей из семьи купцов Рукавишниковых.

Любители же литературы могут подробно изучить окрестности Рождествено по автобиографическому роману Владимира Владимировича Набокова «Другие Берега».

Берега Оредежа обнажают ярко-охряного цвета кембрийские пески, в которых находят окаменелости эпохи палеозоя, а сразу за дворцом Набоковых, если пройти вдоль реки по усадебному парку, спряталась часовня с источником вкусной родниковой воды. По берегам Оредежа растут высоченные хвойные леса, в которых художник Шишкин писал свои знаменитые лесные пейзажи. Именно здесь, в селе Рождествено, будущий лауреат Нобелевской премии Владимир Набоков пристрастился к коллекционированию бабочек.

Около Усадьбы «Рождествено», на высоком берегу Оредежа в доме Дмитрия Орехова и состоялась наша встреча.

— Дмитрий, что вас натолкнуло на написание «Журавликов»?

— Натолкнул «Скотный двор».

— И как же это случилось?

— Однажды я обратил внимание, что Оруэлл начал работать над этой книгой в 1943 году, через несколько месяцев после Сталинградской битвы. И тут меня в буквальном смысле замкнуло: как же так?! Почему он изобразил нас в виде лошадей, собак, свиней? Причем именно тогда, когда мы напрягали все силы в борьбе с чудовищным мировым злом?

— И почему же?

— У англосаксов принято перекладывать с больной головы на здоровую. В своих колониях — будь то Индия, Северная Америка, Южная Африка или Австралия — они использовали гитлеровские методы задолго до Гитлера. При этом послушать их — так они вообще отдуваются за весь мир и всегда на стороне добра. Оруэлл был настоящим англичанином. Он находился в русле классических английских фобий и при этом закрывал глаза на чудовищные преступления своего народа.

— Расскажите о том, как вы писали повесть… Как вы организовали творческий процесс?

— Сначала я просто подумал, что хорошо было бы Оруэллу ответить. И ещё я подумал: если мы и вправду похожи на животных, то на каких? И мне представилось, что, пожалуй, больше всего мы похожи на птиц. На куриц, когда не хотим думать, на гусей, когда бестолково гогочем, на попугаев, когда бездумно повторяем что-то за другими, на страусов, когда прячем головы в песок… А потом я оказался в Индии, в Махараштре, в местах, где когда-то работал Киплинг — тот самый, который много писал о «бремени белых». И тут, как говорил Замятин, в раствор попала необходимая крупинка соли, и начался процесс кристаллизации. Другими словами, во мне что-то щелкнуло, и я сел писать.

— И сколько времени ушло на всю книгу?

— Повесть была написана в Индии за три месяца. Вернувшись в Петербург, я довольно долго её редактировал.

— Читатели отнесли «Журавликов» к антиутопии, но ситуации, в ней описанные, выглядят достаточно реалистично. К какому жанру вы бы сами отнесли произведение?

— Я думаю, здесь несколько жанров. Это и антиутопия, и притча, и пародия, и сатира, и метапроза, и ксенофантастика. А реалистические ситуации необходимы в любом жанре — иначе читатель не поверит.

— В вашей книге журавлики начинают строить «утопусию», но это приводит к неожиданным результатам. А как вы относитесь к утопии? Не может ли у утопии быть положительного применения в человеческом обществе?

— Я думаю, в идее реформаторства с самого начала заключен фатальный изъян. Когда небольшая группа объявляет, что у нее есть план по достижению всеобщего счастья, кончается это всегда плохо. И неважно, кто за этим стоит: англичане в пробковых шлемах, комиссары в пыльных шлемах или либералы в клетчатых пиджаках. Бердяев однажды заметил, что утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось, и теперь стоит другой вопрос — как избежать их осуществления. Вот сейчас нам навязывается некое цифровое общество, которое якобы станет совершенством из совершенств. Но вот вопрос — двигаясь к этой утопической модели, не растеряем ли мы последние остатки свободы? Пока всё именно к этому и идёт.

— Некоторые читатели видят в животных, сатирически изображенных в вашей книге, довольно известных людей. Расскажите, догадки читателей верны?

— Это вопрос не ко мне. Откуда мне знать, кого «некоторые читатели» видят в моей книге?

— Но некоторые фигуры в вашей книге выписаны достаточно ярко… Я хочу сказать, они вполне узнаваемы…

— Я не перевожу живых людей в свои тексты. Этим занимался писатель Свистонов в романе Вагинова «Труды и дни Свистонова». Там в какой-то момент Свистонов идёт по улице и замечает, что город пуст, потому что он всех людей «перевёл» в роман. Мне такой подход очень не близок.

— После прочтения вашей книги есть ощущение, что вы пытаетесь изобразить метафорически человеческое общество в образе журавликов подобно Дарвину, но подобно Марксу сталкиваете их с проблемами действительности капитализма? Как вы можете это прокомментировать? Насколько это ощущение справедливо?

— Наверное, справедливо. Хотя я и не ориентировался на Маркса.

— Но вы больше поддерживаете теорию дарвинизма или марксизма?

— У Маркса есть дельные мысли. Теорию Дарвина я совсем не поддерживаю.

— Почему?

— Потому что это глупая выдумка, а не теория.

— Можете это обосновать?

— Настоящая научная теория может прийти в столкновение с опытом и затрещать по швам. Вы можете представить, чтобы такое случилось с теорией Дарвина? Да никогда в жизни! Дарвинисты уже много раз попадали впросак, но всякий раз говорили: наш Дарвин все равно прав, а доказательства когда-нибудь будут найдены. Это не имеет отношения к науке, это религия. Кстати, такой посыл с самого начала лежал в основе дарвинизма: дескать, летопись окаменелостей неполная, но потом она станет полной, и все увидят, что человек произошёл от обезьянки.

— А Маркс и марксизм?

— У Маркса встречаются ценные наблюдения. Мне нравится его замечание, что Дарвин в мире животных и растений узнал и увидел своё английское общество — «с его разделением труда, конкуренцией, открытием новых рынков, изобретениями и мальтусовской борьбой за существование». Это, что называется, в десятку. Сначала англичане создали одно из самых человеконенавистнических обществ в истории; потом англичанин Дарвин оклеветал животное царство, приписав ему типично английскую жестокость (борьбу за существование, конкуренцию и т. д.); потом англичанин Спенсер, ссылаясь на законы, которые выдумал Дарвин, потребовал расправляться с дикарями как с «наименее приспособленными», потому что так якобы принято в природе… Круг замкнулся, но обратите внимание: одна английская ложь всё время подпирала другую.

— Складывается впечатление, что вы не очень-то любите Англию…

— Ну что вы, очень люблю… Проблема в другом. Та Англия, которой я восхищаюсь, — Англия короля Артура, Робин Гуда и Шерлока Холмса, Англия Томаса Бекета и Томаса Мора, Англия Диккенса, Шарлотты Бронте, Честертона, Беллока, Толкиена, Клайва Льюиса, Ивлина Во, Грэма Грина, Томаса Элиота и многих других превратилась в абсолютно маргинальное явление. Боюсь, что англичане давно сменяли её на Элтона Джона.

— Что бы вы порекомендовали почитать перед тем, как приступать к чтению «Журавликов», чтобы увидеть в книге все аллюзии и метафоры?

— А зачем видеть в книге все аллюзии и метафоры? Это совершенно необязательно. Конечно, там есть некоторая перекличка с другими произведениями, но это так, маленькая приправа к основному блюду. Всё-таки главное здесь— сюжет, причем сюжет в этой книге довольно напряженный.

— Ваша книга посвящена памяти Чинуа Ачебе и Сонтани. Расскажите, каких писателей предпочитаете? Чей литературный опыт вам близок?

— Когда-то я изучал литературу Азии и Африки на Восточном факультете СПбГУ. Сейчас я вообще не понимаю, как можно не читать, например, нигерийцев Воле Шойинку и Чинуа Ачебе, индонезийцев Прамудью Ананту Тура и Утуя Татанга Сонтани. Блестящие писатели! Более того, я думаю, что наша литература, которая исторически всегда смотрела на запад, теперь должна обратиться на восток.

— Но почему именно на восток?

— А что может дать нам современная западная культура с её изуродованной системой ценностей? Ценности — основа всего, без настоящих ценностей вообще ничего нет! Неудивительно, что современная западная культура так напоминает бесплодную землю. И совсем другое мы видим в Африке и в Азии, где ценности живы и где люди ещё не разучились писать настоящие книги и снимать настоящие фильмы.

— Вы и правда так считаете?

— Конечно. Более того, я считаю, что нам по чину учиться именно у народов третьего мира. В 1990-е мы сами себя туда отправили, сами передали себя в руки колонизаторов, сами отказались от суверенитета. И сейчас, несмотря на некоторые трепыхания, колониальная зависимость сохраняется: в образовании, в культуре, в экономике, и самое главное — в головах…

— Вы хотите сказать, что мы ведём себя как колониальный народ?

— Да, но с одной поправкой: как очень глупый колониальный народ. У нас совсем нет опыта и сноровки ходить в рабском ошейнике. Если мы не будем учиться у тех же африканцев, нас ждет абсолютный крах. Потому что мы будем воспроизводить всю ту псевдокультуру, которая выгодна колонизаторам, будем увешивать себя стеклянными побрякушками, гробить образование и аплодировать всем этим бесчисленным познерам, быковым, невзоровым, акуниным и сорокиным, выделывающим коленца под снисходительные смешки белых господ… Что же касается народов, которые столетиями живут под западным игом, то у них действительно есть чему поучиться. Их культуры уже давно столкнулись с подобной проблемой и дали на неё соответствующий иммунный ответ. Моя книга была попыткой перехватить эту искру.

— И вы планируете дальше работать в этом жанре? Может появиться продолжение?

— Да, безусловно, у этой книги может быть продолжение.

— Поговорим о дизайне — у произведения две обложки. Как вы думаете, какая из них лучше отражает содержание? Как вообще возникла идея сделать две обложки?

— Это было решение издателя: сделать одну обложку для взрослой аудитории и другую — для молодёжной. Мне кажется, что «взрослая» обложка больше соответствует содержанию. Но дело в том, что я вообще не люблю комиксы.

— Как вы думаете, современное российское общество — это в большей степени крысы или журавлики?

— Ответ, я думаю, очевиден. Но пусть его дадут сами читатели.

Только когда уже беседа была закончена, я уловил некоторую тонкую иронию в том, что разговор о «Журавликах», о произведении, не оставляющем камня на камне от идеологии англосаксов, шёл в историческом центре русского столичного англофильства — близ канувших в лету богатых усадеб села Рождествено, где на стенах вместо икон висели изображения Виндзорского замка. Но такова уж наша родина с её историей. С появлением «Журавликов» есть надежда на излечение от тех общественных недугов, которые подготовили катастрофы столетней давности, унесшие далече обитателей этих усадеб. Остаётся только надеяться, чтобы будущее нынешних жителей Рождествено и их усадеб было много-много счастливее.