150
1
"Забавный рассказ веселого писателя" или "Два моряка вскрыли найденную на дне бутылку. Что было дальше они не смогут забыть до смерти..."
Рассказ из книги Альберта Иванова «Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова» (рассказы и повесть) 1993
— Слушай, Вит, а почему нам от оспы прививку перед плаванием не делали?
— Надобности нет. По данным ЮНЕСКО оспа побеждена всюду. Даже детям теперь прививку не делают. Хорошо!
— Еще бы! Некрасиво, когда идет летом девушка в платье без рукавов, а на руке — следы!
Мы, я и Вит, лежим под палубным тентом за экватором и лениво говорим обо всем на свете. Вит — по-настоящему Витаутас — литовец. Вообще-то он родился и живет в Москве. Учится в аспирантуре биофака МГУ. Познакомились мы с ним на Неглинной, 14, в Центральном прививочном пункте для отъезжающих за границу. Нам вкатили по уколу от желтой лихорадки и холеры. И оказалось, что мы назначены на один и тот же корабль.
Повезло мне с поездкой! С новым товарищем — тоже… Работы на «Богатыре» хватало, но и свободного времени было достаточно: больше, чем на берегу. Там оттрубил свое — и, считай, день кончился, а здесь время тянется прекрасно и бесконечно и работа, словно отдых. Купайся сколько влезет, рыбу лови — это по мне. Или умно рассуждай с Витом, развивайся.
Я не удивлялся, что он такой начитанный. Про талант и не говорю. Сколько было, наверное, желающих попасть в экспедицию под начало знаменитого академика с тропической фамилией Сикоморский! А взяли со всей кафедры только Вита.
Так, значит, болтали мы с ним в свободный часок под палубным тентом, а башку мне сверлила мысль: сказать или не сказать про одну важную вещь? Я выдержал только до вечера.
Вся штука в том, что месяц назад на дне Красного моря нашел я бутылку. Спрятал ее. И молчок.
Эдакая посудина из обожженной глины, чуть побольше, чем от «рижского черного бальзама»! Запечатана намертво, тоже глиной, и на затычке загадочные знаки выдавлены. И, главное, внутри что-то булькает, если потрясти. А что, если… Вот это «если» и хотелось узнать.
Когда стемнело, я засунул бутылку за пояс под рубашку и явился в каюту Вита. Почему я так долго терпел и только сегодня решился? Завтра ж у меня день рождения, а даже такие события у нас на борту лимонадом отмечают.
Я закрыл на задвижку дверь и, под удивленным взглядом дружка, поставил свою находку на откидной столик.
Эх, зря я не отнес ту бутылку сразу академику Сикоморскому. Но кто же знал, что произойдет…
— Ну-ка, ну-ка, — Вит сразу заинтересовался. Вертел ее так и сяк. Наконец уставился на старинные письмена на затычке и наморщил умный лоб. Затем стал листать всякие словари, стоящие на полке. И ведь разобрался, черт бы его побрал!
— Древнегреческий язык, — сдавленным голосом произнес он. — Две тысячи лет до нашей эры.
— А что там? — оторопел я.
— Вино… — пробормотал потрясенный Вит. — Сейчас тысяча девятьсот семьдесят пятый. Значит, оно 3925-летней выдержки… Здесь написано, что бутылка с вином была найдена в Сиракузах в пятидесятом году новой эры, когда ей уже было две тысячи, открыта и тут же вновь запечатана!
Вот это да… Значит, предчувствие меня не обмануло!
— А вдруг оно в уксус превратилось? — слабо пробормотал я. — Или морская вода внутрь попала?
— Вода навряд ли, — определил он.
Любопытно, что и ему не пришло в голову показать бутылку академику или хотя бы археологу. У нас был на судне один бородач, он всегда искательно заглядывал мне в глаза перед каждым погружением: «Уж вы, батенька, не пропустите какую-нибудь археологическую реликвию и на мою долю!..» Видал бы он нас сейчас, когда я тоненьким напильничком с трудом отпиливал горлышко у реликвии. Правда, вначале Вит запротестовал, увидев напильник.
— Зато буквы на пробке целы останутся, — успокаивал я.
Все опасения насчет уксуса тут же рассеялись, когда отделилось горлышко. Каютку заполнило ароматом, как на парфюмерной фабрике, куда нас еще в седьмом классе водили на экскурсию. Иллюминатор был открыт, и аромат учуяли даже на палубе.
— Странный нынче запах у моря, — послышался голос штурмана. — Виноват, — ответил вахтенный, — это я брился и порезался. Пришлось прижечь духами «Коти», которые дочке купил в Танжере.
Вит поспешно закрыл иллюминатор. Мы завороженно глядели на благоухающую бутылку.
— Сколько лет тебе стукнуло? — спросил Вит.
— Двадцать пять.
— Ну, была не была… Давай!
И отлил себе густого, как деготь, вина на донышко стакана.
— За твои четверть века! — Он поколебался, сунул палец в стакан и лизнул. — Вкусно!
Я, окаменев, смотрел на него. Он и не заметил то, что вдруг я узрел. Крохотный, короче фильтра от сигареты, огненный пухлый человечек соскользнул у него с макушки и, уменьшаясь, зыбко растаял в дырочке на пуговице рубашки.
Я помотал головой — ничего. Жара, что ли, на меня повлияла?
Вит, улыбаясь, опрокинул стаканчик в рот. И тут по спине у него — позади аспиранта на переборке висело зеркало, явившее мне эту потрясающую картину! — пробежали толпой вверх к плечам огненные, смешливые, зыбкие коротышки. Один из них, кувыркнувшись, свалился в стакан и, прежде чем тоже исчезнуть, клянусь, показал язычок.
— Т-ты в-видел? — Вит остолбенело смотрел на дно стакана.
— Крупные Мурашки… — дрожа выдохнул я. Почему я их так назвал — не знаю, просто почувствовал, что это именно они, а не что-нибудь другое. Слова прозвучали как будто внутри меня самого: «Крупные Мурашки».
— Ах, так! — вскричал я, быстро налил себе и тоже выпил.
Вит даже попятился, беззвучно раскрывая рот.
От меня как бы отделилась облаком, всплескивая расплывчатыми руками, какая-то Несусветная Дрожь… Ее очертания размылись, и она, хихикнув, пропала!
Теперь Вит нерешительно взял стакан.
И началось!
Чего только не было: и Мелкие Мурашки, и Крупные, и Холодный Озноб — он охватывал нас сзади ледяными объятиями… Я всех почему-то сразу узнавал, словно старых знакомых.
От огненного напитка троилось в глазах. Трое Витаутасов и трое моих «я», отражаясь в зеркале, провозглашали замысловатые тосты за мое крепкое здоровье.
Эх, братцы, вино 3925-летней выдержки являло нам те еще чудеса! Будто щедро тратило все те видения, что накопило в веках за эти бесконечные годы. Может, оно оживило эти бездушные понятия, как бы выталкивая их из нашего подсознания? Во всяком случае так потом пытался невразумительно объяснить ученый Вит.
В хорошенькую компанию мы попали!
Обнявшись, мы дружно стучали ногами и пели «Подмосковные вечера». Последнее, что я помню, — громкий стук в дверь.
Утром мы проснулись с головной болью. Стоит ли рассказывать о том, какую выволочку нам устроили! Оказывается, пришлось ломать дверь, чтобы прорваться к нам в каюту. Ну и видик, наверное, был у нас, когда мы спали возле лежащей на полу пустой посудины.
Тут же списали бы, голубчиков, на берег, да берег далеко.
Сам академик Сикоморский снимал с нас «стружку».
— Вы не водолаз! — Намек на меня. — А уж от вас-то я такого никак не ожидал! — Это он Виту. — Ваша научная карьера так хорошо начиналась…
Мне пришлось вступиться за него. Я свободно могу продолжить свою карьеру в Южном порту столицы, а Виту где найти новую аспирантуру? Рассказал все начистоту и выдал себя зачинщиком, что и было на самом деле.
— Напраздновались до чертиков, — переживал академик. — Плетет тут несусветное.
— Вот именно! — осенило меня.
Я сбегал в каюту и мигом вернулся со злополучной бутылкой.
— Хоть капелька да осталась, попробуйте сами.
— Вон отсюда! — загремел Сикоморский.
— Тогда ты лизни, — приказал я Виту и, что называется, выдавил ему последнюю капельку из бутылки на палец.
Вит робко слизнул ее.
Крошечный, меньше фильтра от сигареты, огненный смешливый коротышка соскользнул с макушки аспиранта и, все более уменьшаясь, зыбко исчез в дырочке пуговицы его рубашки…
Мы долго молчали втроем.
— Никому об этом не рассказывайте, — пробормотал академик, когда к нему вернулся дар речи. — Все равно никто не поверит…
Вот такие случаются истории за экватором в далеких южных морях. Мне и сейчас кажется, что ничего этого не было. И Виту — также. Но что прикажете делать с академиком Сикоморским?
Он же видел. Видел… Сам!
— Надобности нет. По данным ЮНЕСКО оспа побеждена всюду. Даже детям теперь прививку не делают. Хорошо!
— Еще бы! Некрасиво, когда идет летом девушка в платье без рукавов, а на руке — следы!
Мы, я и Вит, лежим под палубным тентом за экватором и лениво говорим обо всем на свете. Вит — по-настоящему Витаутас — литовец. Вообще-то он родился и живет в Москве. Учится в аспирантуре биофака МГУ. Познакомились мы с ним на Неглинной, 14, в Центральном прививочном пункте для отъезжающих за границу. Нам вкатили по уколу от желтой лихорадки и холеры. И оказалось, что мы назначены на один и тот же корабль.
Повезло мне с поездкой! С новым товарищем — тоже… Работы на «Богатыре» хватало, но и свободного времени было достаточно: больше, чем на берегу. Там оттрубил свое — и, считай, день кончился, а здесь время тянется прекрасно и бесконечно и работа, словно отдых. Купайся сколько влезет, рыбу лови — это по мне. Или умно рассуждай с Витом, развивайся.
Я не удивлялся, что он такой начитанный. Про талант и не говорю. Сколько было, наверное, желающих попасть в экспедицию под начало знаменитого академика с тропической фамилией Сикоморский! А взяли со всей кафедры только Вита.
Так, значит, болтали мы с ним в свободный часок под палубным тентом, а башку мне сверлила мысль: сказать или не сказать про одну важную вещь? Я выдержал только до вечера.
Вся штука в том, что месяц назад на дне Красного моря нашел я бутылку. Спрятал ее. И молчок.
Эдакая посудина из обожженной глины, чуть побольше, чем от «рижского черного бальзама»! Запечатана намертво, тоже глиной, и на затычке загадочные знаки выдавлены. И, главное, внутри что-то булькает, если потрясти. А что, если… Вот это «если» и хотелось узнать.
Когда стемнело, я засунул бутылку за пояс под рубашку и явился в каюту Вита. Почему я так долго терпел и только сегодня решился? Завтра ж у меня день рождения, а даже такие события у нас на борту лимонадом отмечают.
Я закрыл на задвижку дверь и, под удивленным взглядом дружка, поставил свою находку на откидной столик.
Эх, зря я не отнес ту бутылку сразу академику Сикоморскому. Но кто же знал, что произойдет…
— Ну-ка, ну-ка, — Вит сразу заинтересовался. Вертел ее так и сяк. Наконец уставился на старинные письмена на затычке и наморщил умный лоб. Затем стал листать всякие словари, стоящие на полке. И ведь разобрался, черт бы его побрал!
— Древнегреческий язык, — сдавленным голосом произнес он. — Две тысячи лет до нашей эры.
— А что там? — оторопел я.
— Вино… — пробормотал потрясенный Вит. — Сейчас тысяча девятьсот семьдесят пятый. Значит, оно 3925-летней выдержки… Здесь написано, что бутылка с вином была найдена в Сиракузах в пятидесятом году новой эры, когда ей уже было две тысячи, открыта и тут же вновь запечатана!
Вот это да… Значит, предчувствие меня не обмануло!
— А вдруг оно в уксус превратилось? — слабо пробормотал я. — Или морская вода внутрь попала?
— Вода навряд ли, — определил он.
Любопытно, что и ему не пришло в голову показать бутылку академику или хотя бы археологу. У нас был на судне один бородач, он всегда искательно заглядывал мне в глаза перед каждым погружением: «Уж вы, батенька, не пропустите какую-нибудь археологическую реликвию и на мою долю!..» Видал бы он нас сейчас, когда я тоненьким напильничком с трудом отпиливал горлышко у реликвии. Правда, вначале Вит запротестовал, увидев напильник.
— Зато буквы на пробке целы останутся, — успокаивал я.
Все опасения насчет уксуса тут же рассеялись, когда отделилось горлышко. Каютку заполнило ароматом, как на парфюмерной фабрике, куда нас еще в седьмом классе водили на экскурсию. Иллюминатор был открыт, и аромат учуяли даже на палубе.
— Странный нынче запах у моря, — послышался голос штурмана. — Виноват, — ответил вахтенный, — это я брился и порезался. Пришлось прижечь духами «Коти», которые дочке купил в Танжере.
Вит поспешно закрыл иллюминатор. Мы завороженно глядели на благоухающую бутылку.
— Сколько лет тебе стукнуло? — спросил Вит.
— Двадцать пять.
— Ну, была не была… Давай!
И отлил себе густого, как деготь, вина на донышко стакана.
— За твои четверть века! — Он поколебался, сунул палец в стакан и лизнул. — Вкусно!
Я, окаменев, смотрел на него. Он и не заметил то, что вдруг я узрел. Крохотный, короче фильтра от сигареты, огненный пухлый человечек соскользнул у него с макушки и, уменьшаясь, зыбко растаял в дырочке на пуговице рубашки.
Я помотал головой — ничего. Жара, что ли, на меня повлияла?
Вит, улыбаясь, опрокинул стаканчик в рот. И тут по спине у него — позади аспиранта на переборке висело зеркало, явившее мне эту потрясающую картину! — пробежали толпой вверх к плечам огненные, смешливые, зыбкие коротышки. Один из них, кувыркнувшись, свалился в стакан и, прежде чем тоже исчезнуть, клянусь, показал язычок.
— Т-ты в-видел? — Вит остолбенело смотрел на дно стакана.
— Крупные Мурашки… — дрожа выдохнул я. Почему я их так назвал — не знаю, просто почувствовал, что это именно они, а не что-нибудь другое. Слова прозвучали как будто внутри меня самого: «Крупные Мурашки».
— Ах, так! — вскричал я, быстро налил себе и тоже выпил.
Вит даже попятился, беззвучно раскрывая рот.
От меня как бы отделилась облаком, всплескивая расплывчатыми руками, какая-то Несусветная Дрожь… Ее очертания размылись, и она, хихикнув, пропала!
Теперь Вит нерешительно взял стакан.
И началось!
Чего только не было: и Мелкие Мурашки, и Крупные, и Холодный Озноб — он охватывал нас сзади ледяными объятиями… Я всех почему-то сразу узнавал, словно старых знакомых.
От огненного напитка троилось в глазах. Трое Витаутасов и трое моих «я», отражаясь в зеркале, провозглашали замысловатые тосты за мое крепкое здоровье.
Эх, братцы, вино 3925-летней выдержки являло нам те еще чудеса! Будто щедро тратило все те видения, что накопило в веках за эти бесконечные годы. Может, оно оживило эти бездушные понятия, как бы выталкивая их из нашего подсознания? Во всяком случае так потом пытался невразумительно объяснить ученый Вит.
В хорошенькую компанию мы попали!
Обнявшись, мы дружно стучали ногами и пели «Подмосковные вечера». Последнее, что я помню, — громкий стук в дверь.
Утром мы проснулись с головной болью. Стоит ли рассказывать о том, какую выволочку нам устроили! Оказывается, пришлось ломать дверь, чтобы прорваться к нам в каюту. Ну и видик, наверное, был у нас, когда мы спали возле лежащей на полу пустой посудины.
Тут же списали бы, голубчиков, на берег, да берег далеко.
Сам академик Сикоморский снимал с нас «стружку».
— Вы не водолаз! — Намек на меня. — А уж от вас-то я такого никак не ожидал! — Это он Виту. — Ваша научная карьера так хорошо начиналась…
Мне пришлось вступиться за него. Я свободно могу продолжить свою карьеру в Южном порту столицы, а Виту где найти новую аспирантуру? Рассказал все начистоту и выдал себя зачинщиком, что и было на самом деле.
— Напраздновались до чертиков, — переживал академик. — Плетет тут несусветное.
— Вот именно! — осенило меня.
Я сбегал в каюту и мигом вернулся со злополучной бутылкой.
— Хоть капелька да осталась, попробуйте сами.
— Вон отсюда! — загремел Сикоморский.
— Тогда ты лизни, — приказал я Виту и, что называется, выдавил ему последнюю капельку из бутылки на палец.
Вит робко слизнул ее.
Крошечный, меньше фильтра от сигареты, огненный смешливый коротышка соскользнул с макушки аспиранта и, все более уменьшаясь, зыбко исчез в дырочке пуговицы его рубашки…
Мы долго молчали втроем.
— Никому об этом не рассказывайте, — пробормотал академик, когда к нему вернулся дар речи. — Все равно никто не поверит…
Вот такие случаются истории за экватором в далеких южных морях. Мне и сейчас кажется, что ничего этого не было. И Виту — также. Но что прикажете делать с академиком Сикоморским?
Он же видел. Видел… Сам!
Источник:
